— В семь часов? — уточнила бабушка.
— Ровно в семь я буду вас ждать, Наталья Ивановна! — отчеканил
я.
Бабушка театрально засмеялась, потом в трубке запищали короткие
гудки. Я повернулся к остальным своим коллегам, которые, ожидаемо
молчали и слушали внимательно мой разговор.
— Ах, как удобно! — рассмеялась Даша. — Эдик, признавайся, ты
тоже так девушкам мозги пудришь?
— Я?! — громогласно возмутился он. — Да ни в жизнь! Чтобы я врал
девушке, что собираюсь писать про нее статью...
— Ой, не отпирайся, у тебя на лбу написано, что ты именно так и
делаешь! — Даша дурашливо толкнула Эдика в плечо. — Вот такенными
буквами. Как вывеска гостиницы «Новокиневск».
— Так, ребята, хорошо с вами, но у меня дела! — сказал я, наводя
порядок на своем столе. Письмо на фирменном бланке московской
психиатрической лечебницы спрятал в карман. А рабочую тетрадь с
заметками и идеями оставил. Федор Олегович, кажется, имеет
обыкновение в мои заметки подглядывать, вот я и оставил там для
него послание. Даже парочку. Одно неприличное, другое проверочное.
Вот и посмотрим, в пушку у него рыльце или нет.
В ленинской комнате образцовой комсомолки Гали не оказалось.
Странно, уже почти два часа дня, должна была вернуться с обеда. И
спросить не у кого... Я заглянул в профком, но там тоже никого не
оказалось, кроме секретарши, которая на мой законный вопрос: «А где
все?» только покачала своей высокой прической из стороны в сторону.
Ясно, она занята, конец года, отчеты-подотчеты, и прочая
бюрократическая мишура. Без блеска, зато всем достанется. Я вышел в
коридор и пошел искать.
Заглянул в столовую для начала, мало ли, вдруг еще обедает.
Поднялся в курилку в галерее. Но там сидела только компашка
мужиков из планового отдела и обсуждала вчерашний матч не то по
футболу, не то по хоккею. Разбираться не стал.
Галю я нашел в актовом зале.
Как и председателя профокома. Там вовсю кипела бурная
деятельность — в центре уже стояла высоченная елка, а рабочие на
стремянке развешивали на ней миниатюрные копии шин на красных
бантах.
«С Новым 1981 годом, дорогие заводчане!» — гласили белые буквы
на красном полотнище, растянутом над сценой.
— ...поощрять безответственность и безалаберность, — гнусавил
профорг, который сегодня был похож на снулый баклажан еще больше,
чем обычно.