Вера Григорьевна. Прекрати, говорит, подмигивать Катьке, а у меня нервный тик, после того как пропустил прямой удар. Посочувствовала бы, у самой фамилия – Мигайло.
– Может быть, решила, что напоминаешь об этом. Ты как очутилась здесь, Мария?
– После тусовки в школу пришла с персингами и кольцом в носу. Губанищева как открыла хавальник, так и не закрывала его, пока я не выскочила из школы.
– Дело, скорее всего, тоже в фамилии, которая у Розы Петровны наверняка произошла от сочетания слов нищая губа, а тут персинги да кольцо в носу, – вставил заведующий хозяйством.
– Завтра же подготовлю доклад о роли фамилии учителя на обстановку в классе и воспитательный процесс, – решил директор школы.
Кажется, это банально, но со мною так случилось: помер я, а все слышу. Лучший друг говорит жене:
– Чего нам с тобой сорок дней ждать, хватит и девяти. Если при живом кувыркались, то теперь сам Бог велел.
– Может, и хватит, не заслужил, – ответила она. Вот стерва: и машина, и дача. И на книжке – не рубли.
Слышу змеиный шепот тещи:
– Дожила до радостного дня, закрыл рот навечно, а то: вы надолго, мамаша, к нам? Теперь навсегда.
По двенадцати раз в год приезжала, к каждой получке. Кажется, сын подошел, одна моя радость и надежда. Смотри, сынок, папки уж нет. Сожгут наверняка, не придешь на могилку.
– Ну, ты даешь, папуля. Еще бы годик протянул: у кого теперь мани брать? Мать мыслями шубы мерит. Не до меня ей.
Огорчили меня и коллеги по работе. Главный бухгалтер сказала заму:
– Недалеким он был. Не хотелось заходить к нему в кабинет – истуканом сидел в кресле с надутыми щеками, а на голове ветвистые рога, наставленные его ненаглядной женушкой. Сын – недоросль, теща – склочница.
Лишь соседка пролила на мое остановившееся сердце несколько капель бальзама:
– Нравился ты мне, Петенька. Обнимала даже тень твою из ванной. Но не судьба: остыли твои чресла.
Уже вечером приглашенная для чтения молитв старушка сказала:
– Никто-то тебя не любит, соколик. Если б слышал их, еще раз умер.
– Я слышал, бабуля, ты читай, читай, пока я воскрешаю.