После были слуги. Бесчисленные, почитающие за честь тонуть в этом липком дерьме под одобрительные возгласы толпы. Нагое тело обволакивали клочки волос и кусочки королевской кожи, лед вгрызался в безвольное вяленое мясо.
Великая благодать и великое очищение.
– Ванна «для» короля?
– Ванна «после».
И весь город как на ладони. Мороз – заключенный, пленник улиц, вырезает грязными ногтями узоры на оконных стеклах в ожидании своего освобождения. Улочки и сами походят на эти безумные ветьеватые узоры. Сотни, нет – тысячи крошечных людей, людей-муравьев, блуждающих в лабиринте. Сотни… нет… Тысячи дорог, и все ведут в Рим.
– А в Риме – ванна. Старая байка.
– Байки становятся реальностью.
– Какой мне от этого прок?
Мороз трепал её волосы. Мороз вожделел.
– Хочешь принудить меня?
– Разве к этому можно принудить?
– Ну их же удалось… – кивок в сторону двуногих муравьёв.
– Их никто не принуждал. Они пошли сами.
– Почему?
– Потому что только так они могут прикоснуться к воде.
– И что это, по твоему, если не принуждение?
– Осознанный выбор.
Смешок. Она всегда была волюнтаристкой.
– Выбор? Между чем и чем? Жить непризнанным или быть признанным, но не жить?
– Это лучше чем ничего.
– Нет. Лучше – ничего.
Волюнтаризм и радикализм… Гремучая смесь.
Строчки. Сначала – отсеченные, разбитые на куски, будто их казнили, четвертовали. Их меняли много раз. Чернила поверх чернил. Она – их автор? Соавтор? А может – я просто использовал её, когда писал? Иллюзия неиссякаемости источника вдохновения, пересохшего колодца, в котором воды – на самом дне, и каждый божий день она обращается в пар, черным смогом валит из этого каменного дымохода, окруженного безжизненными песками. Глупо, что она есть. Глупо и прекрасно. Муза? Муза.
«Сделанный
На совесть…
Работает
На совести —
На топливе.
Возможности
С машиною сравнения
Не исчислить.
Для гордости
Нет повода.
И пусть без должной
Ловкости
Ума, но в общей
Сложности,
Пред нами предстает:
Человек – машина.
Человек – машина.
Металл обтянут
Кожей.
Он лезет вон из
Кожи,
Что б казаться
Непохожим.
Чувствуя себя
Вельможей,
Иль монархом, что средь
Ложа,
Умирая, завещает сыну
Строже
Быть с народом, где поодиночке
Каждый из них —
Человек – машина.
Человек – машина…»
Мне суждено стать Их частью. Частью короля, королевы, слуг, которым так и не дали шанса, детей, которых так и не нарисовали. А она останется здесь. Останется смотреть на муравейник.