А потом мейх внезапно засобирался. Перед уходом он даже обратился напрямую к Оболиусу, наказав стать великим мейхом, как сам Никос. Также он непрозрачно намекнул, что пора прекратить попытки извести кордосца на радость соотечественникам. Прямо так и сказал: «Никогда не обижай своего учителя, даже когда перерастешь его по силе и мастерству». И пригрозил проклятием за непослушание: «Иначе в душе кое-что сломается, что в конце концов приведет тебя к печальному концу».
Оболиус постоянно старался улучить момент, чтобы тоже задать несколько вопросов. Когда Никос пошел к двери, парень понял: сейчас или никогда! Но едва он открыл рот, мейх повернулся и произнес странные слова:
– Как говорил один великий маг и волшебник: «Делай добро и бросай его в море».
Мальчишка сбился с мысли и вместо заготовленного вопроса выдал неожиданное:
– А зачем его бросать в море?
Никос объяснять не стал, велел думать самому и ушел.
Искусник после этого долго сидел молча и даже вслух не разговаривал, как он делал обычно, – только губы беззвучно шевелились. Оболиус успел пообедать, когда старик вдруг всплеснул руками и затеял плести какие-то плетения, явно суетясь и тихонько ругаясь сам с собой. Плетение явно не получалось, поэтому старик досадливо хекал и остервенело тер затылок.
– Это что? – осторожно спросил помощник, когда Толлеус в очередной раз вздохнул и развеял свои наработки.
– Меня найдут, это несложно, – понизив голос, поведал учитель. – Надо подготовиться. Эх, маны мало, много тут не сочинишь. Да еще без родного посоха, через амулет как-то не так выходит почему-то.
– И что это плетение будет делать? – с проснувшимся любопытством спросил Оболиус и подвинулся поближе.
– Сильно не стукнуть, сил не хватит. Но чародеи в войну брали наших тем, что насылали целые полчища слабых мелких конструктов, которые забивали защиту и если даже не перегружали ее, то вносили такое количество помех, что искусник внутри кокона практически слепнул. Вот я решил собрать плетение, которое будет делать сотни слабых ударов. Они и без защитного пузыря будут не страшны, но восприятие собьют точно так же. По крайней мере, должны.
– И что потом?
Толлеус поджал губы. Что будет «потом», он еще не придумал. Оболиус же, чуть поразмыслив, с недетской рассудительностью привел еще один довод: