Это Улица предвкушения праздника, потому что по ней, заснеженной, мы с сестрой везли тяжелые санки, нагруженные самодельными украшениями для елки. Это Улица бабушкиных историй, потому что по дороге она рассказывала о своей сложной, но такой увлекательной жизни. Это Улица перемигивающихся фонарей, ведь одной из вечерних забав было сощуриться и смотреть, как дрожат и расплываются огни, превращаясь в близкие звезды.
В юности эта же дорога становится Улицей того, кто ждет на углу. Улицей первого поцелуя, Улицей слез, и, наконец, Улицей того, с кем не хочется случайно столкнуться. Ну и что? Потом, под влиянием дождей, невидимые грустные таблички растворятся. И теперь, когда держишь в своей ладони маленькую теплую детскую ладошку, знакомая дорога превращается то в Улицу рыжего котенка, то в Улицу найденного красивого камушка, то в Улицу сбора каштанов.
Все эти названия наслаиваются друг на друга, то тускнеют, то разгораются ярче, вызывая улыбку или светлую грусть. Улица меняется. Вот на месте пряничного домика, выложенного цветной мозаикой, построили бездушную громадину серого камня. Вот, наконец, засыпали щебнем огромную лужу, глубину которой было так интересно исследовать в детстве и по которой так неудобно теперь перетаскивать коляску. Вот срубили любимую тютину, возле которой надолго задерживались и приходили негритятами домой. Зато раскидистый клен на углу все также радует своими золотыми листьями.
Из тайных имен складывается целая жизнь, и только сердце, глупое сердце продолжает стучать невпопад, когда попадется навстречу тот, с кем не хотелось случайно столкнуться.
Волшебник, насмешник, помощник, соблазнитель, игрок, возлюбленный. Он может быть кем угодно – только под глянцевыми обложками книг, плотно заключенный в клетку строк и запятых. В реальности же он – воплощение темных сил, разрывающий ночь в клочья. Наш городок, как цветок на открытой степной ладони, доверчиво принял гостя. И едва выстоял. Я не спала, я напряженно вслушивалась в завывания, в грохот железной калитки о камень (у меня не хватило мужества заставить себя подняться и пойти ее закрыть).
Утром мало что изменилось, разве под серо-голубыми переливами морозного рассветного неба немного отступил страх. От двери до калитки идешь, с усилием проталкивая себя сквозь густой, плотный поток. Это не воздух уже, это стена. Даже порывов не чувствуется, просто надвигается на тебя неотвратимая глыба чужеродного, бездушного, жестокого.