В один из хмурых октябрьских дней он появился в сарайке с утра, был трезв и держал в руках не бутылку, а остро заточенный нож.
– Эх, свинья, – сочувственно прокашлял Старик. – Жисть-то того… пролетела.
Через мгновение освобожденная душа животного вылетела из туловища и, ничего не понимая, воспарила над крышей сарая. Нестерпимый солнечный свет ослепил её, и, сжавшись в комок от страха, она стала плотной и почти видимой. Поднимая и опуская крылья, через небесную бездну лениво двигалось чёрное существо с блестящим толстым клювом. Отчаянно завизжав, душа рванулась обратно, в привычный и уютный полумрак сарайки. Старик что-то почувствовал: разделывая тушу, он время от времени поднимал голову и прислушивался. Ему казалось, что под крышей кто-то жалобно хрюкает.
Закончив работу, он подошёл к жене и сообщил:
– Освежевал я. Дай три рубля.
Времена стояли легендарные: колобки по сусекам, правда, уже не оживали, но водка в магазине всё ещё стоила 2 рубля 87 копеек.
Просьба деда была законной, освященной древними традициями и долгими годами совместной жизни. Но, видно, скупость жены перешла всякие границы. Старуха поджала узкие губы и сухо спросила:
– За фарватер в винный собрался?
– Да, – заявил старик, считая себя в полном праве.
– Обойдёшься, – буркнула жена: она твёрдо решила денег на пропой не выдавать.
– Дай три рубля! – ещё не веря в такое коварство, прокаркал дед. В корнях его родового дерева зашевелился пещерный житель, и забитая в сарайке свинья выросла до размеров мамонта, добытого на охоте. Старик оглянулся на крышку подпола, куда спустил разделанную тушу и неожиданно сорвался на фальцет:
– Дай! Три! Рубля!
В ответ старуха…
…молча скрутила фигу и ткнула ею в лицо мужа…
Неторопливо проплыв мимо, она отправилась к подруге, не желая вступать в перепалку. Возле сарайки старухе вдруг показалось, что кто-то за ней следит. То убиенная свинья, колыхаясь невидимым облаком, рассматривала сквозь щели двор. Она не понимала, что делать дальше. Раньше всё казалось таким простым: налили в корыто – ешь, не налили – страдай, а теперь тела не было и есть стало не во что.
Дед в это время беззвучно открывал и закрывал рот, словно проверяя, как работает вставная челюсть. Затем заметался по избе, снедаемый обидой, чуть не свалился в открытый подпол, и, наконец, остановившись у окна, выкрикнул: