Несколько лет назад цыгане уже стояли на пустыре, целый табор: несколько десятков или даже за сотню – никто не считал. Вечерний ветер, залетая в открытые окна ближайших домов, приносил с собой их неясные крики и дым от костров. Конечно, многим не нравилось такое соседство: про цыган много нехорошего говорили, но – трогать их долго никто не решался. Лишь когда в районе пропали двое мальчишек, местные жители, мало надеясь на эффективную работу милиции, подняли стихийное ополчение. Захватив из гаражей и сараев вилы и монтировки, подбирая по дороге примитивное оружие пролетариата, мужчины направились искать виноватых в табор. Однако известия быстрее всего приходят туда, где им быть не нужно – табор снялся, оставив после себя только вытоптанную землю, два разорённых кострища и некоторые другие признаки ушедшей вдруг жизни, в основном, мусор, который как раз с тех пор и начал копиться на пустыре. Кое-кто бросился в погоню, но следы табора потерялись уже на первых её километрах. На следующий день пропавших мальчишек обнаружили на вокзале в соседней области, – сбежали из дома, хотели уехать в Ялту, – а цыган так больше никто и не видел. Ни старых, ни новых…
Теперь думали, что табор возвращается, предполагали, много ли в нём будет цыган, однако кибитка так и осталась единственной на пустыре – никто больше к ней не присоединился. А скоро обнаружился и её обиталец: маленький, желтолицый, узкоглазый. «Китаёза», – процедил тогда Пашка Рыжий, – «Типичный китаёза». В этих словах была неприязнь, которую Пашка, кажется, специально выдавил из себя, чтобы все знали. Лишь много позже Пшеничный понял причину этой активной неприязни, источник которой, оказалось, прятался где-то внутри самого китайца – он был чужой, а чужих не любили. Всех: и цыган, которые вдруг ушли, и людей с Кавказа, только начинавших тогда активное освоение городского пространства, и прочих, если были замечены где-то рядом – однако не любили почти всегда только между собой, опасаясь выпускать наружу, прятали нелюбовь, показывали только своим. Чужих боялись, и потому только, что это были чужие – что там у них за пазухой? Это был страх такого же рода, как если, оказавшись одному в незнакомом районе в тёмное время, повстречать на пути весёлую компанию – лучше перейти на другую сторону, свернуть на другую улицу, скользнуть в кусты или в подъезд, убежать, не связываться. С китайцем была обратная ситуация: это он был один в чужом районе, и компания, конечно, с удовольствием нашла бы повод к нему придраться, и не трогала только потому, что кто-то, Вовка Хромой, кажется, убедил всех, что любой китаец обязательно хорошо дерётся и может в одиночку одолеть хоть сто человек – кунг-фу или что там у них ещё. Этому верили: фильмы с Брюсом Ли как раз были популярны в то время, их показывали в многочисленных видеосалонах. В общем, если пристанешь, то можешь получить так, что, по тогдашнему выражению, будешь «лететь, пердеть и радоваться»; звучало весело, однако испытать на себе смелых не находилось.