Но Ли ни с кем не спорил, даже мысленно. Он разбирал читаемое, понимал его, насколько хватало его разумения, и откладывал в копилку памяти, не говоря при этом: – Хорошо или плохо, – а: – Вот и ещё одна теория. – В детстве чтение давалось ему с трудом, – как и всем китайцам, грамотность далась ему не сразу, тем более, что учился он от случая к случаю, но выучился, да ещё ему повезло, – учитель, который был сослан в их края, начал учить его ещё двум языкам – английскому и русскому, и хотя не успел довести дело до хотя бы полусвободного владения, всё же основа была заложена хорошая. Учитель сумел дать Ли чувство чужого языка, а дальше уже пошло само. Потомственные садовники, семья Ли работали не покладая рук, потому что только так и можно работать с тем, что растёт на земле, но световой день не всегда длинен, если не работать в теплицах, и зимой, даже при двух урожаях в год, всё-таки остаётся свободное время, и после трудов праведных можно заняться и чем-то ещё.
Ли читал. Это была страсть не к чтению, как к процессу, когда буквы (или иероглифы, что неважно, хотя механизмы здесь разные), складываются в слова и фразы, а именно к пониманию этих фраз. И чем больше человек узнаёт о мире, о делах божеских и человеческих, тем больше у него возможностей узнавать новое, потому что мозг наш развивается пропорционально количеству накопленных знаний. К тому же знания не ложились у Ли в памяти мёртвым грузом, он переваривал их. Иногда, и довольно часто, с трудом, и сам придумывал различные сюжеты и комбинации, и всё чаще задумывался об устройстве мира и месте человека в нём, и не исключено, что когда-нибудь он и сам сядет за стол, придвинет к себе чистый лист бумаги и даст жизнь новому произведению, бессмертному не потому, что рукописи не горят [Воланд], а потому, что любое творение, даже уничтоженное, существует вечно, независимо от того, в прошлом оно, или в будущем, потому что ткань мира хранит всё содеянное, даже если оно невозвратимо потеряно человечеством.
Пока до этого было далеко. Однако прилежание и ум молодого Ли дали ему возможность попасть в королевский сад. Если на своей прежней работе он должен был строго выполнять предписания начальства, до мелочей заботящегося о процветании (в прямом смысле) по заданной программе, то здесь, в пределах общей задачи – создавать красоту, – он не был стеснён ничем, кроме самой красоты. Ему достался уже сложившийся, готовый участок, в котором гармонично сочетались все элементы, поэтому вопросы формирования пейзажа его не трогали, и он мог посвятить себя бесконечному разнообразию мелочей, которые одни только и дают ощущение гармонии и, можно сказать, уюта в самой неподходящей обстановке. Мы можем находиться на ткацкой фабрике или на цементном заводе, но даже в самом пыльном и шумном цеху вдруг удачно выгороженный угол, лёгкий рисунок на стене, какая-нибудь травка в горшке, слегка развёрнутый стул, – и душа отдыхает, и хочется жить дальше и любить весь мир. Правда, не всем.