– В своем роде. Была еще и Догмат-Директория – под ней подразумевался Отдел пропаганды ЦК КПСС. Во всяком случае у меня было основание писать: материал колоссальный передо мной открылся, и я подумал, что пропадать ему не должно. И вот я стал думать, какая форма изложения должна быть. Решил: раз буду писать об абсурдном явлении, то и форма должна быть какой-то абсурдной, необычной. Например, как в «Мастере и Маргарите». Но потом я подумал: раз точно такая форма уже есть, значит, не годится. Надо искать свою. И нашел – каждая часть «Отпетова» написана по-своему, не в одном, а в разных жанрах. Потом один из рецензентов даже написал, что автор должен определиться, в каком жанре работает. Я встречался с этим рецензентом, долго беседовал, говорил: «Что мне определяться? Разве ты не знаешь, какой это жанр? Это известнейший жанр, ему около двух тысяч лет, отсчет идет из Древней Греции! Это мениппея. Мениппова сатира. В этом же ключе Булгаков писал.» Он говорит: «Знаешь что, старик, ты сделай вид, что внес поправки и сдай рукопись снова. А я сделаю положительную рецензию». Я – ему: «Что ты морочишь голову и себе, и мне? Не напечатают это!» И книгу, конечно, не напечатали. Позже, незадолго до перестройки, один мой друг стал в издательстве «Современник» заведовать отделом прозы. Он читал мой роман, нас с ним многое связывало, тоже в «Огоньке» работал, ушел, потом его преследовали… Так вот он говорит мне: «Слушай, старик, тащи рукопись. Какая тебе разница – дома лежит или тут? А вдруг проскочит? Приноси». Я принес. И снова были рецензенты. Один из них – Алексей Кондратович, известный критик и публицист, заместитель Твардовского в журнале «Новый мир», бывший им до тех пор, пока редакцию не разогнали. Знаете, эту историю?
– Серьезное дело было.
– Да, скандальная история. Против Твардовского поднялась целая кампания. И вот Кондратович тоже мой роман читал, он ему понравился, но сказал, что в издательство был звонок, после которого шансы на опубликование равны нулю, хотя рецензию он все-таки напишет. Написал, но не столь однозначно положительную, как мне сначала говорил. Тоже испугался. Ведь ему после «Нового мира» кислород перекрыли, и он оказался в маленьком журнальчике «Советская литература». Если бы он в защиту меня встал, так его бы и оттуда могли погнать. Поэтому он высказался двусмысленно несколько. И вот он там, в рецензии, написал, что «… чуть ли не с самого начала над повествованием нависает тень Булгакова». И дальше: «Мы на это готовы не обращать внимания: в конце концов, Булгакова, не кого-нибудь.». А я, действительно, долгие годы был под впечатлением «Мастера и Маргариты», у меня с первых строчек появляются какие-то связки, ссылки на этот роман. Это для меня было очень важно, и меня грело. Но укорять меня Булгаковым?.. Ведь и над самим Булгаковым нависали великие тени – это же так естественно! И правильнее сказать: не нависали, а осеняли его своей тенью – через все его творчество просматриваются и Пушкин, и Достоевский, и Гоголь, и многие другие, а уж Гёте со своим «Фаустом» под мышкой прямо-таки разгуливает по страницам «Мастера и Маргариты», да и в «Белую гвардию» заглядывает.