Храм на любви. Книга стихов - страница 2

Шрифт
Интервал


в склянку февраля! Представь на миг…
То, что в феврале писалось набело,
в марте превратилось в черновик.
Белый наст. А вот дорожки чёрные.
Прогибая первозданный наст,
пробегают лыжницы точёные.
Полон лес Людмил, Галин и Насть.
Сколько слёз февральских было пролито!
В марте нет чернил. Но есть азарт.
За зиму в душе немало пролежней
накопилось. Расправляй их, март.
Встали перевёрнутою готикой
в ряд сосульки, чтоб от сих до сих.
Уж клавир написан для рапсодии.
Для капели – партитура… (Клавесин!).
Сколько ж было февралём потрачено
передёрнутых погодных карт!
Так сыграй-ка честно и удачливо,
ясноглазый всепогодный март!
Белый лист… Пишу тебе я начисто,
милая, (хоть и писать отвык) —
всё о том, каким прекрасным качествам
отвечает твой иконный лик!

Память у лета короткая

Посвящено Сергею Есенину

Что же ты, лето, короткое? —
думается поутру.
Осень! Берёзушка кроткая
стынет на зябком юру.
Юр или яр – позабыли мы.
Нам бы поменьше словарь!
А словари все незыблемы.
Мы же теряем слова…
Осень… Меж пальцами сыплются
множество знаков, примет.
Память собрать уж не силится —
в горсточку – пролитый свет.
Лето с узорной оплёткою
сгинет – не прекословь…
Память у лета короткая.
Помнится только любовь.

День ясной природной прозы

День ясной природной прозы,
старинной, добротной весьма.
Исписан папирус берёзы
коричневой вязью письма.
А что же сюда нас манит?
Весь мир, как одно существо…
Далёкий от нас Пиросмани.
А в поле – коровы его.
И вётлы, стоящие криво,
для нас и для речек растут —
с времён сотворения мира.
И мы были вечно тут.
Когда нас попросят на выход,
из мира уйдём на отрыв,
здесь будут и вдох наш, и выдох —
шум ветра и листьев взрыв.

Гусиный бумеранг

Оседают листья как чаинки.
Байховый, а не зелёный чай…
Сломан механизм погод. Починки
не дождаться даже невзначай.
Мне сейчас совсем не до веселья.
Только лишь гляжу, как в эмират
мчится тот гусиный, тот весенний,
ставший вдруг осенним бумеранг…
Неужели в этой вечной гжели,
что зовётся чашею небес,
мне не высветится еле-еле
тот просвет – без всяческих чудес,
что меня порадует обрывком
счастья дней, где наши голоса,
и твоей осеннею улыбкой —
пёрышком, летящим мне в глаза.

Домо-вой

Ты ещё мне там повой —
в печке с вьюшкой, домовой!
Ты и так застрял в трубе
при своём большом горбе.
Ты и так мне надымил
в кухне – с пола до стропил.
Натворил ты кучу дел!
Кот просил, а ты всё съел.