Решающее слово, как представляется, сказала религия. После падения Константинополя центр православия переместился в стремительно развивающуюся Москву. Именно религиозный аспект позволил столице Русского государства обозначить свои притязания на византийское наследство. Монах-старец Филофей впервые выдвинул религиозную концепцию «Москва – Третий Рим» и сформулировал это такими слова: «Два убо Рима падоша, а третий стоит, а четвертому не быти» (Православный собеседник, 1863 г., ч.I, с. 344).
В этой борьбе за престижное звание кронпринца Великого Рима Венеция и Петербург, как и во многих других случаях, действовали вопреки существующим, как ныне принято говорить, «трендам».
Если обратиться к историческим источникам, век спустя после падения Константинополя Венеция тоже сделала определенные шаги на пути к имперской основательности. Вот как оценивает эти попытки Питер Акройд: «Во второй четверти XVI века публичные здания строились в романском стиле. Начало положили триумфальные ворота Арсенала, первый пример венецианской монументальности. В 1480 году к барельефам на Дворце дожей добавили каменные щиты и шлемы. Перед лицом угроз, исходящих от двух империй, Карла V Габсбурга и Сулеймана Великолепного, Венеция заявляла себя наследницей империи более великой. Рим был контекстом ее собственной исторической миссии. Считается, что венецианская конституция следовала римским оригиналам» [Акройд 2012, с. 136].
Архитектурные усилия подкреплялись генеологическими исследованиями: «Аристократические фамилии города начали искать предков-римлян, благодаря которым они могли бы с долей вероятности стать наследниками virtus (древней доблести) … Историки города идентифицировали своих обнаруженных предков как беженцев из Трои, которые, как принято считать, основали Рим. Все это было фарсом, но бывают времена, когда народ или народ-государство готовы воспринять самые абсурдные или экстравагантные идеи, чтобы укрепить самоидентификацию»» [Там же, с. 136].
И то сказать, венецианцы прославились как удачливые мореплаватели, искусные торговцы, великолепные архитекторы и живописцы, но притязания на наследие величавого Рима – это, видимо, уже слишком. Тем более, что, похоже, доминирующей чертой характера жителей города на Адриатике, переданной им с молоком кормилицы Ромула и Рэма, было и остается осознание ценности коллективистских действий. Как пишет Акройд, «без сотрудничества соседа с соседом или общины с общиной нельзя было ни осушить землю, ни присоединить остров. Дамбы нельзя было построить, если община не руководствовалась общими интересами. Таким образом, венецианцами с самого начала владела мысль об общинной жизни. Они создали первый общественный дворец и первый городской сквер в Италии. Венеция, возможно, была первым городом в Европе, который извлек выгоду из того, что называлось градостроительством. С продуманным зонированием промышленной и хозяйственной деятельности по периферии города» [Там же, с. 34].