— Неужели это не тревожит тебя по ночам? Не приходит во снах? Как ты сдерживаешь силу, требующую выхода?
На этот раз Фарф спрашивала искренне. Да, ламия время от времени должна сбрасывать напряжение, иначе оно сведет её с ума. Но я нашла выход: пила кровь животных. Тех, кого могла поймать в близлежащих рощах. И водила дружбу с местным дубовиком, нелегально проживавшим там.
Его звали Хадриан. Сейчас полевик маскировался под торговца сластями, которые я просто обожала, так мы и сдружились. Однажды я пришла в его лавочку за пастилой и медовыми пряниками, стоило встретиться нашим взглядам, как мы поняли, что можем быть полезны друг другу.
И не ошиблись. Он поставлял мне жертв, в основном это были зайцы или бурундуки, я же снабжала его некими секретами, которые удавалось услышать в Кломмхольме. Так мы и жили. До сегодняшнего дня.
4
Я рассказала Фарф всё, что мне сообщил проректор Нардик Стенсен. В том числе сообщила и об охоте на ламий, якобы устроенной Истинными.
— Что за чушь?! — возмутилась она, всплеснув руками. — Мы бы уже знали. На ходу придумал, так полапать тебя не терпелось!
— Не думаю, — протянула я в задумчивости. — Полагаю, наш учитель светской этики и танцев напрочь лишён воображения. Разве можно такое выдумать?
— Почему бы и нет? — фыркнула подруга и снова куда-то засобиралась. — Перед Приветственным балом нам разрешат одно посещение столичных магазинов. Надеюсь, ты не потратила все сеуты на сладости?
Сеутами называют здешнюю валюту, как и положено в институте, нам платят стипендию, хотя и называют её громким словом «довольствие». Какое там довольствие, если приличное платье в столичной лавке стоит не меньше пятисот сеутов, а за один месяц ламиям, даже самым успешным, выдают не больше пятидесяти! Хоть форма, еда, бельё и прочие жизненные потребности бесплатны для адепток, и на том спасибо!
От природы я бережлива, да и знакомый полевик Хадриан иногда приплачивает за особо ценные секреты, поэтому накопления у меня были. Скромные, на два шикарных платья, не более того, но всё же. И хранились надёжно, у местного казначея Института, домовика Юстиниана.
— У меня всё записано, ничего не пропадает, — небольшого роста человечек смешно, по-кошачьи растягивал слова. Он обожал мяту, подпрыгивал при ходьбе, будто кто-то колол ему пятки, и ел только овощи. И всё же мне он нравился, несмотря на то, что любил рассказывать байки, обижаясь, когда видел, что ему не верят.