- У нас тоже ловили, - подтвердил
дядя Павел.- Одного сам начальник разведки поймал. Капитан Фомин
такой был. Это уже в Германии. Шел в комендатуру и видит: женщина
везет на ручной тележке барахло всякое, а ей помогает молодой
немец. У Фомина сразу подозрение: почему, мол, не на фронте?
Задержал. При обыске нашли топографическую карту с непонятными
пометками. Шнайдером звали. Долго не признавался, что он агент, а
потом все рассказал и выдал еще двух человек. Оба немцы. Обоих
взяли. У одного была рация. Так Фомину тогда тоже Красную звезду
дали.
- Иди, мой ноги и ложись в бабушкиной
комнате, - донеслось до меня. Я с трудом разлепил глаза и пошел на
кухню, за которой находилась комната. В бабушкиной комнате, больше
похожей на чулан с маленьким окошечком где-то под самым потолком,
умещались как раз две кровати, которые стояли по обеим сторонам
двери. Бабушка Маня спала с дочкой, моей теткой, которая была лишь
на год старше меня, на высокой железной кровати с блестящими шарами
на спинках. Спали они на двух перинах, и когда ложились,
проваливались в перины так, что я с моей по-солдатски тощей кровати
видел одни их носы.
Я перешел в бабушкину комнату, когда
Леха ушел в общежитие, которое ему предоставила кондитерская
фабрика, куда его устроил отец. Но с некоторых пор мне стали опять
стелить на диване в общей комнате, которую мать называла залом, что
вызывало у меня протест. Тесная комната четырех метров в длину и
трех в ширину, всегда темная от разросшихся кустов неухоженной
сирени в палисаднике за окном, не соответствовала моим
представлениям о залах.
Мать мне объяснила, что Оля уже
девочка большая и меня стесняется, и вообще нехорошо большому
мальчику спать в одной комнате с девочкой. После этого я стал
приглядываться к Ольке, ничего особенного не заметил, но Олька
пожаловалась матери, что я подглядываю за ней. Мать мне
выговаривала, а я стоял красный от стыда и чуть не плакал.
Бабушка Маня приехала к нам из-под
Смоленска с одиннадцатилетней дочкой Олей и четырнадцатилетним
сыном Леней вскоре после нашего возвращения из эвакуации в город.
Мать почему-то об этом говорила: «Юра выписал мать из деревни». Я
не понимал, как это «выписал», но слово это связалось у меня со
словом «спас», спас от голода.
Мать над письмами из деревни плакала,
а отец, читая, хмурился и успокаивал мать. Бабушка писала, что зиму
она с двумя детьми не переживет. У Оли истощение, у Лени
малокровие, а у самой ноги опухают, и она больше лежит и в колхозе
работать не может. Коровы у них нет, одна коза, которую тоже нечем
кормить.