В своей комнате в изголовье кровати
она сразу повесила иконы: дорогую «Казанской божьей матери» в
серебряном окладе, небольшую «Николы чудотворца» под стеклом и
совсем маленькую досточку с распятием Иисуса Христа. Я слышал, как
мать то ли жаловалась отцу, то ли выпытывала его отношение к этому
факту: «Мать икон нагородила, стыдно войти», и как отец оборвал ее:
«Не суй нос, куда не следует. Верует - пусть верует. Тебе иконы ее
не мешают».
Проснулся я от скрипа половиц. Солнце
давно заслонило мой сон, растворив его в яркой слепящей белизне. Но
проснулся я от скрипа половиц. Половицы певуче скрипели, и скрип то
прекращался, то появлялся вновь. Шипело сало. Пахло жареным луком.
Это бабушка хлопотала на кухне. Сначала я почувствовал голод, потом
открыл глаза. Солнце било прямо в лицо, и я невольно прищурился и
закрыл глаза ладонью.
- Вовка, - раздалось с улицы. –
Вовка, - нетерпеливо, потом свист. Я мгновенно выпрыгнул из
кровати, натянул шаровары, майку, схватил свою потертую феску,
высунулся в окно и крикнул: «Щас». Не садясь за стол, жадно
похватал то, что поставила бабушка: квашеную капусту, картошку с
луком и салом и выскочил на улицу, дожевывая на ходу. Вслед что-то
кричала бабушка, но я не слышал, я уже был во власти улицы.
- Айда на площадку, - позвал Пахом. -
Там пацаны в «цару» играют. - У тебя деньги есть?
Я потряс карман, глухо звякнув
медяками.
- За меня поставишь, - решил
Пахом.
На пустыре, за частными домами,
находилась бетонированная площадка, засыпанная землей и заваленная
покореженным железом. Мы расчистили эту площадку, освободив от
земли и хлама. Получилось ровное сухое место. Здесь можно было
играть после дождя и ранней весной, когда в других местах еще грязь
и слякоть. Говорят, что до войны на пустыре стояли ремонтные
мастерские, а когда немцы подходили к городу, рабочие поснимали
станки и другое оборудование; что закопали, а что увезли.
Мы поднялись на площадку. Вокруг
разбитого кона ползали на коленках и сопели пацаны. Нас заметили
только, когда стали ставить новый кон. Я поставил за себя и за
Пахома. Метая за черту биту, тяжелый царский пятак, разыграли
очередь. Я оказался четвертым. Пахом вторым. Через несколько конов
я проиграл все свои деньги. Не помог и Пахом, вернувший мне долг.
Пахому везло, он три раза сбил кон, а переворачивал монеты, как
семечки щелкал. Игра закончилась, и Пахом считал свой капитал:
гнутые медяки, гривенники и пятиалтынные.