— Ну... — все же принялся я излагать
наши нижегородские дела тете, — отец работает... и работает. Ромаш
в этом году первый класс закончил, как ты знаешь. Сёма недавно на
английский пошел и, кажется, уломали-таки они батю на счет моей
секции наконец. Ромка-то там уже два года туда ходит.
Парни наши вообще молодцы и во всем
тянуться за старшим братом. За мной, то есть. Я в их глазах
спортсмен, универ хорошо закончил и водитель крайне
аккуратненький... за что, собственно, стоит снова благодарить
Сусела, который нас всегда учил не быковать по жизни в принципе. И
я рад от души, что и братья пройдут его школу, и наставник им не
только удар, так сказать, поставит, но и мозги в нужном направлении
выправит.
— Ну, а Ольга, — продолжал я, — под
это дело — со столькими-то занятиями у мелких, кажется, собралась
совсем с работы уходить. Батяня вроде от этого в радости... хотя не
знаю, ты об их делах лучше Маньку расспроси. Она все ж живет там, а
я у них только раз от разу бываю...
— Не Манька, а Маня, — назидательно
поправила меня тетя.
Но подкатить глаза на это я не
успел, раздался резкий пи-пип домофона и Наталья отправилась в
прихожую курьера встречать.
Потом на столе разложили две пиццы и
несколько коробок с роллами, а разговор, понятно, затух сам
собой.
Цугрики японские я никогда не любил.
Да, вот так просто, при всей их модности и повсеместной впихуемости
мне эти кусочки непонятно чего, как-то не заходили. А вот пицца,
что ни говори, все ж русскому желудку ближе. Во все времена
колбаса, сыр и булка — наше все, даже если в данном случае не в
обычный бутерброд сложены, а по-итальянски тонким слоем по
плоскости размазаны.
Так что я пододвинул к себе коробку
и приступил.
Когда приканчивал в одно рылко
последний кусок, из ванной показалась сестра.
— Я — все! — возвестила она
радостно: — Женьк, иди!
В ванной парило — вытяжка не
справлялась совсем, и мне пришлось бриться по принципу ежика. Ну,
того, что в тумане бродил — носик вроде вижу, а вот мешочка в
лапках... бритвы... нет. Вода к тому же, даже включенная на полную,
прохлады не давала — уже из труб, считай, шло парное молоко. Да и
пицца, политая чаем, похоже превратилась в глину, которая
постепенно принялась застывать и тяжелеть, превращаясь прямо в
животе в настоящий камень.
Под этим гнетом что ли, но мне вдруг
представилось грядущее в довольно пасмурных тонах. Пляжное пекло, в
котором все как кисель сопливое, лягающиеся ноги, без встречи с
которыми не добраться до глубины, и огрызки меж камней, что даже
жопу положить негде.