Не потому, честно признаюсь, что так уж я крут, всего лишь
младший подьячий, да еще и неверстанный, то есть, по-нашему –
стажер. Год уже отслужил, еще пару лет – и введут в штат,
поверстают, тогда и жалование положат. А за Соловья – может, и
пораньше… Повезло, надо сказать, нас, стажеров, несколько штук на
торговой площади торчало, площадными подьячими прикидываясь. Риск,
конечно, необученную молодежь на матерого разбойника пускать, но…
Немного у нас в Приказе людей, всех их местный криминал в лицо
знает, так что пришлось тем, кто еще не примелькался,
участвовать.
Повезло.
С другой стороны – мог уйти Соловей, мог. Я честно свои жилы
рвал, так что награду, если она будет, получу заслуженно. Другим бы
стажерам это объяснить еще, небось, зубами скрипят, аж стружка
сыплется. Как же – не они!
Ничего. Понадобится – объясню. Меня Данила, из наших, приказных,
стрельцов, научил, как непонятливым объяснять. Так, чтобы и
доходчиво было, и ненужных следов на лице не оставалось.
Кстати, Соловья от нас забрали. Угадал я, связался он с силами,
что за Гранью сидят. Так что почти тут же прискакали судные дьяки
из Чародейного приказа, да и увели наш трофей к себе, в подвалы,
чтоб выпытать там, кто его бесов призывать научил, да кому он это
замечательное знание рассказать успел. И если вы думаете, что
«выпытать» такое же иносказание, как и «прискакали», то не угадали
вы вовсе. И прискакали они буквально, на конях, и пытать будут
вполне себе по-настоящему… брр.
Никак не привыкну.
У нас, в Разбойном, тоже, знаете ли, не сигаретами угощают. Тем
более, не изобрели их еще, сигареты эти.
Ну, а вторая причина, по которой мне сегодня тоскливо – снова
Соловей виноват. Зверюга он матерый, есть, чем гордиться, так что
решили мы, со своим столом, вечерком после службы в корчму
заглянуть, по чарке медовухи выпить. «По чарке» - вот это, как раз,
иносказание, медовуха – вещь некрепкая, как хорошее пиво, а чарка –
посудинка маленькая, чуть больше кофейной чашки. Так что, сколько
там чарок мы выхлебали – никто не считал. А так как закусывать
медовуху здесь не принято – то и в голове, когда мы, наконец,
вывалились наружу, шумело знатно. И дорогу домой я помню весьма
смутно. Помню, улицы уже успели перекрыть цепями и у каждой из них
передо мной опускались лезвия бердышей «Не положено!». Я гордо
вертел на пальце свою печать и веско заявлял «Разбойный приказ!».
Стражники, ухмыляясь, пропускали. Мы для них – вроде как свои, как
опера уголовки для дэпээсников.