Генерал Ермолов. Сражения и победы легендарного солдата империи, героя Эйлау и Бородина и безжалостного покорителя Кавказа - заметки

Человек с большими возможностями (фр.). (Здесь и далее примеч. авт., кроме особо указанных случаев.)

Париж, столица Франции… ищите, дети мои! (фр.)

Они отмечены буквой «С».

Он умер сенатором и действительным тайным советником. У меня записаны еще два анекдота в этом роде. У Ермолова спросили однажды, какой милости он желает? «Пусть пожалуют меня в немцы», – отвечал Ермолов, и объяснял свой ответ тем, что немцем он может получить все уже сам. В другой раз, войдя в залу перед внутренними покоями императора Александра, где ждало много военных, он вдруг без всякого повода обратился к ним с вопросом: «Позвольте узнать, господа, говорит ли кто из вас по-русски?» Не нужно припоминать, что в то время был сильный антагонизм между русскими и немцами, теперь, к общему удовольствию, не существующий.

Во время пребывания своего в Грузии Алексей Петрович требовал, чтобы окружающие его чиновники и офицеры постились на Страстной неделе и посещали церковь в праздничные дни; в Великий четверг во время чтения о страстях Господних присутствовали даже и некоторые мусульмане.

Алексей Петрович рассказал мне однажды: «В царствование Александра I владимирское дворянство пожертвовало сумму на какое-то учреждение. Губернатор отнесся ко мне с приглашением принять участие. Я отвечал, что не присылаю ему потому, что не имею во Владимире, равно как и в прочих губерниях ни одной души».

Напомним кстати о родственной связи, соединявшей следующие знаменитые в России фамилии: Потемкина, Ломоносова, Раевского, Давыдова, Ермолова, Орлова и проч.

У Потемкина было две сестры, одна была в замужестве за Николаем Борисовичем Самойловым (умер сенатором).

У них остались сын и дочь. Сын Ал. Николаевич (следовательно, родной племянник Потемкину), впоследствии граф и генерал-прокурор. Дочь Катерина Ник-вна была в первом браке за Раевским и имела от сего брака сына Николая – знаменитого героя войны 1812 г., следовательно, Раевский был двоюродным внуком Потемкина. Раевский был женат на Константиновой, внучке Ломоносова, и имел двоих сыновей, с которыми бросился вперед в одном из сражений между Смоленском и Можайском, и дочь в замужестве за Михаилом Федоровичем Орловым, другую за князем С.Г. Волхонским. Во втором браке Катерина Николаевна Раевская была за генерал-майором Львом Денисовичем Давыдовым, от которого был сын Петр Львович, женатый на одной из графинь Орловых.

Лев Денисович имел сестру Марью Денисовну, мать славного Алексея Петровича, и брата Василья Денисовича, у которого был сын Денис. Поэт-партизан, следовательно, двоюродный брат Ермолову.

Мать Раевского была за родным дядею Ермолова. По ней Ермолов находился в свойстве и с ее братом, то есть генерал-прокурором Самойловым, в доме которого и жил в Петербурге при начале своей службы, в царствование императрицы Екатерины II.

Теперь уж не то, говорит г. С., записавший эту черту: «Алексей Петрович иногда забывает, что ему прочтешь. Если начнет рассказывать что-нибудь, то забывает названия местностей, но минуты чрез три вспомнит».

О Грузии и Австрии у меня большие пробелы в записках, и надо ожидать дополнения из моей тетради, с поправками самого Алексея Петровича, которую я все еще надеюсь получить.

Ермолов остался навсегда любителем латинского языка. Переводами с этого языка он занимался, даже когда уже был генералом. «В походе по неметчине скука была ужасная; попадешь в иное место, хуже каторги». Переводы его, однако, не назначались для печати. Только однажды попечитель Московского учебного округа Писарев известил в каком-то журнале, что скоро появится в свет его перевод; но Алексею Петровичу не достало времени продолжать свой труд. Латинская конструкция часто отражается в его слоге. Переведенный на Кавказ, он уже не имел времени заниматься посторонними предметами. (С.)

Секст Проперций. Элегии. Кн. 2. XVII. «Вы, смертные, ищете неверный час кончины и спрашиваете, каким путем придет смерть!»

О времени том Давыдов рассказывает следующий анекдот: «По вступлении на престол императора Александра формуляр Ермолова, который был вовсе исключен из службы, был найден с большим трудом в Главной канцелярии артиллерии и фортификации. Граф Аракчеев пользовался всяким случаем, чтобы выказать свое к нему неблаговоление; имея в виду продержать его по возможности долее в подполковничьем чине, граф Аракчеев переводил в полевую артиллерию ему на голову либо отставных, либо престарелых и неспособных подполковников. Однажды конная рота Ермолова, сделав переход в двадцать восемь верст по весьма грязной дороге, прибыла в Вильну, где в то время находился граф Аракчеев. Не дав времени людям и лошадям обчиститься и отдохнуть, он сделал смотр роте Ермолова, которая быстро вскакала на находящуюся вблизи высоту. Аракчеев, осмотрев конную выправку солдат, заметил беспорядок в расположении орудии. На вопрос его «Так ли поставлены орудия на случай наступления неприятеля?» Ермолов отвечал: «Я имел лишь в виду доказать вашему сиятельству, как выдержаны лошади мои, которые крайне утомлены». «Хорошо, – отвечал граф, – содержание лошадей в артиллерии весьма важно». Это вызвало следующий резкий ответ Ермолова в присутствии многих зрителей: «Жаль, ваше сиятельство, что в артиллерии репутация офицеров зависит от скотов». Эти слова заставили взбешенного Аракчеева поспешно возвратиться в город. Это сообщено мне генералом Бухмейером.

В одном из журналов описано это происшествие.

Генеральский приемыш.

В рассказе Д.В. Давыдова это происшествие описано так: «В Аустерлицком сражении рота его была окружена неприятелем со всех сторон. Прислуга 4 орудий была изрублена, другие три орудия, увязшие в грязи, были также взяты французами, и сам Ермолов, под которым была убита лошадь, взят в плен». Заметим, что Ермолов в своих записках не говорит об убитой под ним лошади.

Давыдов приписывает освобождение Ермолова еще графу Орурку.

«Я не столь ненавистен победе, чтоб не решиться на все во имя великой надежды» (Вергилий. Энеида. 435. Пер. С. Ошерова).

Граф Каменский, по рассказу Д.В. Давыдова, так объяснял свой отъезд Ермолову, посетившему его в деревне с отцом своим в 1809 г.: «Всем известно, что в кампанию 1807 г. третья часть армии была распущена; прибыв в армию, я увидел, что ей необходимо следовало отступать к Висле; мне, к концу моего долгого поприща, показалось слишком тесно маневрировать между Вислою и Бугом: я мог испортить в несколько дней свою репутацию, составленную в течение 56 лет, а потому я предпочел оставить армию».

А м т м а н – начальник небольшого округа в Германии и вообще должностное лицо. (Примеч. ред.)

Бывшая с ним часть авангарда в тот день была разбита.

25 декабря, когда Багратион за Гофом прикрывал отступление армии к Прейсиш-Эйлау, «Ермолов с конноармейскою ротою своей, находясь в передних рядах, отражал картечью атаковавшие его неприятельские колонны». (Д.)

Он объезжал поле с Д. Давыдовым.

Близ Цехерна на Пассарге Ермолов стал стрелять из единорогов 12-фунтовыми ядрами. Мы перехватили курьера с донесением маршала Нея, который вследствие этого писал Наполеону: «Les Russes veulent probablement tenir ici, car ils ont amene des pieces de position» («Видимо, русские хотят укрепиться здесь и разбить свой лагерь»). Однако корпус Нея, быв преследуем одним авангардом, перешел реку без большого урона. Князь Багратион, подвинув егерей Раевского к берегу реки против Деппена, поставил на отлогости горы артиллерию Ермолова, позади которой в лесу была расположена вся пехота авангарда. Наскучив бесполезною перестрелкой чрез реку, князь посылал меня два раза к стрелкам с приказанием прекратить стрельбу. Но задор их был таков, что они не слушали ничьего повеления. Я лишь в третий раз мог убедить сих непреклонных героев отступить. (Д.)

См. выше рассказ Д. Давыдова, который выглядит несколько иначе.

К этим действиям относится еще одно обстоятельство, рассказанное у Д.В. Давыдова и вовсе не упомянутое в записках Ермолова: «По занятии Анкендорфа, от которого был оттеснен Ней, полковник Ермолов выскакал с конною артиллерией своей влево от селения, откуда он успешно поражал неприятельские колонны, отступавшие чистым полем к позиции при Гейлигентале. Расстройство неприятеля было весьма заметно, но за неимением на этом пункте кавалерии мы не могли этим воспользоваться: командующий ею граф Пален не был в этом случае виноват; его взор проникал везде и всюду, и он уже при первом движении вперед отрядил Польский уланский полк для прикрытия артиллерии Ермолова. Но шеф этого полка, генерал Каховский, приобретший в штабе много друзей чрез свое богатство, не только не подвигался, но скорее пресмыкался по направлению к Анкендорфу. При всем том он показался еще вовремя. Увидя голову его колонны, некоторые из нас, находившиеся на батарее Ермолова, подскакав к Каховскому, просили его ударить поспешнее на рассыпавшуюся и бегущую пехоту французского арьергарда; но он, ответив нам, что его лошади устали (тогда как полк его подвинулся не далее двухсот сажен от места ночлега), остановился. Убедившись в невозможности отрезать Нея от Деппена, армия наша заняла позицию пред Гейлигенталем…»

Простительно желать знать, кому принадлежит честь подобных распоряжений. Кажется, полковнику Адернау, и кто же осмелился бы оспаривать ее у немца? Ибо с давних времен не умеют найти русского в генерал-квартирмейстеры.

Во время переговоров о мире в Тильзите Ермолов часто ходил в город смотреть на Наполеона. Он останавливался в доме против императорской квартиры. Там по целым часам наблюдал он чрез растворенное окошко все движения своего героя, который пред его глазами раздавал приказания, выслушивал донесения, говорил… Ермолов жадным слухом ловил всякое слово, которое, однако же, не долетало. (Д.)

Д.В. Давыдов предлагает следующие замечания о службе Ермолова в продолжение этой кампании и об отношениях его к разным начальникам: «Будучи произведен в полковники, по ходатайству почтенного и доблестного Ф.П. Уварова, воспользовавшегося отсутствием графа Аракчеева, Ермолов заслужил, в течение войны 1806 и 1807 годов, отличную репутацию. Князь Багратион, письменными делами которого Ермолов заведовал в течение этой войны, исходатайствовал ему за блистательное мужество, выказанное близь Гутштадта, знаки Св. Георгия 3-го класса и обратил на него внимание цесаревича, коего особенным благоволением и покровительством Алексей Петрович пользовался до самой его кончины. Слава, приобретенная им в течение этой войны, была такова, что одного удостоверения его было достаточно для получения знаков Св. Георгия; таким образом получили Георгиевские кресты три штаб-офицера, отличившиеся в глазах Ермолова, под Гейльсбергом. (То были подполковник конно-польского полка Буняковский и майоры: Лифляндского драгунского Римский-Корсаков и Финляндского – Фитингоф.) Когда солдаты наши замечали роту Ермолова, выезжавшую на позицию, и в особенности его самого, они громко кричали: «Напрасно француз горячку порет, Ермолов за себя постоит!» Я был очевидцем всего этого». Ф.П. Уваров отозвался с великою похвалою об Ермолове пред государем после Аустерлицкого сражения, король Прусский – после похода 1806 года. Государь отвечал королю Прусскому: «Я уже знаю его».

В записках у меня вот как описано первое свидание Ермолова с графом Аракчеевым. «Вы одеты не по форме», – встретил его военный министр. «Позвольте усомниться, ваше сиятельство», – отвечал Ермолов. Оказалось, что его бригаде за отличие пожалованы были петлицы, о которых Ермолов еще не слыхал. Аракчеев своим замечанием выражал ему свое благоволение.

К этому времени относится следующее замечание в записках Д.В. Давыдова: «Будучи произведен в 1808 году в генерал-майоры, Ермолов, состоя в дивизии молодого и пылкого князя Суворова, наблюдал за австрийскою Галицией и Радзивиловскою таможней; энергические действия его и строгий надзор за контрабандистами едва не навлекли ему больших неприятностей со стороны Коммерц-коллегии, но благодаря покровительству графа Аракчеева он не подвергся взысканию за то, что, по незнанию правил таможенного устава, он бескорыстно уступал все конфискованные предметы казакам, отличившимся при поимке контрабандистов; он не хотел в этом случае подражать своему предместнику Бауеру, который высылал целые эскадроны для конвоирования контрабанды. Получив вскоре после того предписание графа Аракчеева наблюдать за польскими уроженцами западных губерний, коим наше правительство не хотело дозволить вступать в слишком тесные сношения с войсками князя Понятовского, действовавшими в то время против Австрии, и будучи им уполномочен ссылать виновных, Алексей Петрович успел в этом случае сочетать разумную строгость с редким великодушием».

Услыхав, что почетный попечитель Кременецкой гимназии, тайный советник граф Чарский, держал в этом городе непозволительные речи, Алексей Петрович прибыл из Житомира в Кременец; сообщив ему о своем полномочии, он в присутствии многих свидетелей грозно сказал ему: «Благодарю вас, граф, за ваше доброе обо мне мнение; вы, по-видимому, убеждены, что я не захочу воспользоваться предоставленным мне правом, но я обязан предупредить вас. что впредь малейшее неосторожное слово ваше будет иметь самые печальные для вас последствия». Это краткое, но ясное увещание не осталось без желанных последствий. (Д.)

От графа Аракчеева Ермолов получил следующий ответ:

«Милостивый государь мой, Алексей Петрович!

За письмо вашего превосходительства от 15 июня, полученное мною от адъютанта Граббе, принеся вам истинную мою благодарность, прошу вас, милостивый государь мой, принять от меня искреннее уверение, что я, зная отличные заслуги вашего превосходительства, при всяком случае и всегда старался доставлять вам противу прочих генералов лучшие виды по службе. За удовольствие почитаю быть всегда с истинным к вам почтением.

Вашего превосходительства покорный слуга граф Аракчеев. С.-Петербург. Июля 4-го дня 1810 года».

От графа Дмитрия Николаевича Блудова, бывшего свидетелем свидания главнокомандующего с Ермоловым, по званию начальника дипломатической канцелярии графа Каменского, имел я честь слышать об отзыве главнокомандующего и о приятном впечатлении, которое производил на всех молодой генерал своею замечательною наружностью.

К этому времени принадлежит следующее письмо Кульнева, свидетельствующее об уважении, коим пользовался Ермолов от всех передовых людей того времени:

«Cher camarade, Алексей Петрович!

Ни время, ни отсутствие дальше не могло истребить из памяти моей любви и того почтения, кое привлекли вы себе от всей армии. Это не лестно вам говорю, и всегда об вас вспоминал. Для чего вас не было в шведскую и последнюю кампанию, турецкую войну. Человеку с вашими способностями не мешало знать образ той и другой войны, и, я полагаю, преградою сей мешала вам какая ни есть придворная чумичка. Время еще не ушло; кажется, вскорости увидимся на ратном поле; меж тем рекомендую вам вручителя сего письма, г. Богданова, отец коего и все семейство дому нашему, и паче мне, большие приятели: прошу вас, по желанию его, постараться перевести его в конную артиллерию; в его лета весьма не кстати ему служить при понтонах. И все, что вы для него сделаете, меня чувствительно обяжете, как равно все его почтенное семейство. Я проездом заехал в Курск, еду из Молдавии в новый полк, который пошел на прусскую границу.

Кульнев.

Давыдов говорит: «Ермолов был вскоре, против своего желания, назначен сперва командиром гвардейской артиллерийской, а потом и гвардейской пехотной бригад; он имел в это время, по поручению барона П.И. Меллера-Закомельского, сильные стычки с военным министром Барклаем; Михаил Богданович еще более вознегодовал на него, узнав, что Алексей Петрович, объяснив государю устройство прицелов, отдал предпочтение инструменту Кабанова пред тем, который был изобретен его племянником Фицтумом. Супруга Барклая Елена Ивановна не раз говорила мужу о Ермолове: «Lass ihn ruhig, das ist ja ein schreck-licher Mensch» («Сей человек ужасен!»)».

«Давайте следовать судьбе, пока она направляет нас» (Вергилий. Энеида).

Давыдов замечает при сем вообще, что государь был очень доволен распорядительностью Ермолова при командовании гвардейскою дивизией. Граф Аракчеев, узнав о назначении, сказал Ермолову: «Вам, как человеку молодому, предстоит много хлопот; Михаил Богданович весьма дурно изъясняется и многого не досказывает, а потому вам надо стараться понимать его и дополнять его распоряжения своими собственными».

История Суворова, соч. г. Фукса.

Ныне Даугавпилс. (Примеч. ред.)

Давыдов свидетельствует: «Чрезвычайные обстоятельства, в которых была в то время поставлена Россия, несогласия между главнокомандующими, вынуждали государя иметь подробные и по возможности частые известия о всем том, что происходило в армии. Уезжая из Полоцка, государь приказал Ермолову извещать его письмами о важнейших происшествиях армии. Ермолов отправлял свои письма с отъезжающими из армии генерал-адъютантами; Кутузову, графу Шувалову и другим были передаваемы письма на имя его величества».

Обратите внимание на сии пророческие слова государственного человека!

От многих современных свидетелей я слышал, что Ермолову обязана была наша армия спасением под Витебском.

К этому времени принадлежит письмо Ермолова к Милорадовичу, которое служит нам красноречивым свидетельством его тогдашних чувств.

«Милостивый Государь, Михаил Андреевич!

Если обстоятельства удерживали ваше высокопревосходительство некоторое время далеко от нас, то судьба нас ныне с вами сблизила. В подобном положении можно было бы и не желать с вами видеться. Вот случаи, которых ни предвидеть невозможно, ни верить их событию нельзя. Спешите, почтеннейший Михайло Андреевич, к нам, и, ежели войска ваши не приспеют разделить славу нашу, приезжайте вы одни. Я знаю, что вы здесь нужны. Приезжайте, всеми любимый начальник; будьте свидетелем сражения, которому, конечно, равного долго не будет – мы будем драться как львы, ибо знаем, что в нас – надежда, в нас – защита любезного отечества. Мы можем быть несчастливы, но мы русские, мы будем уметь умереть, и победа достанется врагам нашим плачевною. Солдаты наши остервенены ужасно. Надо показаться впереди, и ничто, конечно, устоять не может. Здесь нет почти полка, который бы не служил под начальством вашим. Впереди вас никто не бывает, покажитесь – и все противостоящее нам останется истребленным».

Маршал Даву, после сражения с корпусом генерала Раевского, считая оный за авангард и вслед за ним ожидая всех войск армии, отступил, в ожидании генерального сражения, к главным своим силам в Могилев, приготовляться к обороне и таким образом шедшему за корпусом Раевского Багратиону дал возможность пройти к соединению с 1-й армией.

Здесь (под Смоленском) несогласия, существовавшие между Барклаем и князем Багратионом, достигли наибольших размеров; благодаря посредничеству Ермолова, воспользовавшегося болезнью храброго, благородного, но недальновидного графа Сен-При, сношения между главнокомандующими, из которых князь Багратион был гораздо старее в чине и, как питомец Суворова, заклятый враг всякого отступления, сделались гораздо дружелюбнее. Ермолов, передавая приказания Барклая князю и донесения его Барклаю, смягчал по возможности их выражения; он писал ряд писем князю Багратиону, убеждая его именем Бога и отечества не подавать новых поводов к несогласиям, не отказываться от командования армией и исполнять приказания Барклая, ожидая терпеливо назначения нового главнокомандующего, какого требовали современные обстоятельства.

Между тем Барклай, выслушивая донесения князя Багратиона, передаваемые ему Ермоловым, и гладя, по своему обыкновению, раненую руку свою, говорил ему: «С вашим князем можно еще служить вместе», князь Багратион говорил ему в свою очередь: «С твоим методиком Даву можно еще ладить». К несчастию, выздоровление графа Сен-При, последовавшее чрез две недели, совершенно изменило весь ход дел…

…Близ Смоленска Барклай возымел мысль идти с 1-й армией к городу Белому, направив вторую по Московской дороге, где она, будучи предоставлена самой себе, не могла избежать полного поражения. Ермолов, который, по своему пылкому и решительному характеру, не мог сочувствовать осторожному и методическому Барклаю, резко возразил ему: «Вы не осмелитесь, ваше высокопревосходительство, этого сделать и тем отказаться от выгод, приобретенных нами чудесным соединением армий». Барклай, убедившись в гибельных последствиях этого движения, отказался от своего намерения. (Д.)

Я редко видел его столько любезным и даже на французском языке, на котором он не был очарователен.

Место, о котором сказал я выше и где найдены были мною два эскадрона Сумского гусарского полка.

Мы в большой опасности, как сие могло случиться? (фр.)

Алексей Петрович, будучи 410-м генерал-майором по старшинству, был произведен за сражение при Заболотье в генерал-лейтенанты. По этому поводу Давыдов рассказывает следующее: «Хотя Ермолов был представлен за сражение при Заболотье в генерал-лейтенанты, но, видя себя всеми обойденным, потому что в приказах не было объявлено о его производстве, он вошел о том с рапортом к кн. Кутузову, который оставил это без всякого внимания. Во время наступления наших войск на прусские владения государь был столь милостив к Ермолову, что приказал графу Аракчееву узнать, не почитает ли Алексей Петрович себя чем-нибудь оскорбленным. Когда найден был рапорт его князю Кутузову, последовал высочайший приказ о его производстве со старшинством со дня сражения при Заболотье, и по этому поводу состоялось высочайшее постановление о том, что старшинство в чине должно полагаться со дня оказанного отличия».

Растах (от нем. Rasttag) означает «отдых на пути». (Примеч. ред.)

Петр Львович Давыдов, отец В.П. Орлова-Давыдова, прозванный товарищами capitaine-tempete. Отказавшись в 1812 г. от звания тайного советника и камергера, он поступил в армию майором, говоря «Я не имею обыкновения выторговывать себе чины». В течение кампании получил генеральский чин, умер в 40-х гг.

После Кульмского сражения Барклай, старавшийся приписать всю славу победы, одержанной в первый день боя, поручику Диесту, имел в виду сделать неприятность не столько графу Остерману, сколько Ермолову, который был обязан лишь ходатайству его высочества цесаревича тем, что его не обходили наградами во время войны 1813 и 1814 годов. Кстати поместим здесь еще рассказ Давыдова, показывающий ясно, с какою решительностию Ермолов действовал и какое поселил о себе мнение в главных генералах: «Однажды Барклай приказал Ермолову образовать легкий отряд. Шевич был назначен начальником отряда, в состав которого вошли и казаки, под начальством генерала Краснова. Хотя атаман Платов был всегда большим приятелем Ермолова, с которым он находился вместе в ссылке в Костроме в 1800 году, но он написал ему официальную бумагу, в которой спрашивал, давно ли старшего отдают под команду младшего, как, например, Краснова относительно Шевича, и притом в чужие войска? Ермолов отвечал ему официальною же бумагой, в которой находилось между прочим следующее: «О старшинстве Краснова я знаю не более вашего, потому что в вашей канцелярии не доставлен еще формулярный список этого генерала, недавно к вам переведенного из Черноморского войска; я, вместе с тем, вынужден заключить из слов ваших, что вы почитаете себя лишь союзниками русского государя, но никак не подданными его». Правитель дел атамана Смирной предлагал ему возражать Ермолову, но Платов отвечал: «Оставь Ермолова в покое, ты его не знаешь, он в состоянии сделать с вами то, что приведет ваших казаков в сокрушение, а меня в размышление».

Генерал барон Беннигсен называл пункт сей ключом позиции и требовал, чтоб он укреплен был.

В 1807 году, в первый раз употреблен будучи против неприятеля, находился он на командуемой мною батарее в сражении при Прейсиш-Эйлау. (Ерм.)

Хотя я никогда не бывал Ермолову сердечным другом, я не могу отрицать, что наша армия обязана своим спасением в Витебске, Бородине и при Кульме; во многих других случаях он показал много таланта, мужества, присутствия духа и редкого бескорыстия (фр.).

Если бы сделать бойницы в стенах монастырей, то можно было бы продержаться несколько дней (фр.).