Но Изи его не оставляла. То и дело она появлялась на пороге магазина, перебирала наманикюренными пальчиками тонкую ткань спортивных вещиц, острила, заигрывала, сыпала взрывами смеха, напоминала о прошлом, соблазняла – и улетала. Даже присутствие Юльки ее не смущало: она относилась к ней как к заморской вещи (поиграется и бросит) и разговаривала с Маркусом так, будто та ничего не понимала – это и раздражало, и удивляло Юльку.
«Она просто мой друг, у нее уже новый мужчина», – уверял Маркус, наивно полагая, что жена ревнует. Юлька не столько ревновала, сколько не хотела больше в своей жизни обмана, мерзкой грязи на отношениях, не желала видеть эти заигрывания, этот веселый флирт. Может, потому, что Изи временами напоминала Юльке ее саму?..
Маркус, возбужденный запахом духов Изабеллы, тренировкой, прохладным утренним душем, солнцем, собственной силой, вплотную подошел к жене и довольно захохотал, запрокинув белобрысую голову: «Юлия, да ты ревнуешь!»
Он схватил ее на руки, закружил по заставленному вешалками помещению, то и дело спотыкаясь о манекены-велосипеды-ролики, стал страстно целовать в мягкие сомкнутые губы, царапая двухдневной щетиной. Юлька вначале не хотела отвечать, даже вяло сопротивлялась, что-то лопоча о чае с блинчиками, но потом с какой-то ожесточенностью принялась целовать его – чужого, до сих пор чужого; и когда Маркус отнес ее в кабинку для переодевания, даже не пискнула, сделалась вдруг кисельной, податливой, открытой, повторяя про себя, как мантру, одну-единственную фразу: «Воля Божья».
Забыться…
Юлька домыла пол, вылила из ведра воду. Поменяла на мужском манекене в витрине черную лыжную куртку на красную, с женского сняла смешную клетчатую шапку с голубыми искусственными волосами и надела розовую вязаную, с ушками. Это она придумала каждый день переодевать силиконовых юношу и девушку, чтобы привлекать внимание прохожих. Но сегодня креативность ей изменила. Юлька делала все механически, посматривая на часы и бубня себе под нос (это ж надо, как запало в душу, год ведь не вспоминала!) стихотворные строчки.
«Скоро завоют метели, грозно нагрянет февраль, каждый в отдельной постели будет листать календарь», – речитативом читала она четверостишие, делала паузу и повторяла вновь. Это Ромка написал в ту последнюю их зиму, еще до