Вообще-то Юля, комсомолка, девочка из семьи трудовой интеллигенции, была равнодушна к украшениям. Владела, как многие советские девушки, единственным золотым колечком (мама подарила на школьный выпускной), да ниткой искусственного жемчуга, и считала: этого достаточно. Но тут остановилась перед витриной, будто завороженная. Солнечные лучи плясали в гранях изумруда, подвески рассыпались мириадами искр… Кажется, жизнь бы за эдакую красоту отдала.
«Эй, опомнись! Даже если были бы деньги его купить, куда тебе в нем ходить – на молочную кухню?»
Попыталась отвернуться, но рука уже тянулась к входной двери.
Звякнул колокольчик. Продавец, импозантный джентльмен в черном костюме, снисходительно оглядел ее скудный наряд, сухо кивнул. А она указала пальцем на ожерелье и выпалила по-русски:
– Сколько стоит?
Теперь по лицу мужчины за прилавком разливалось уже совершенно явное неодобрение.
«Ну да. Я даже не поздоровалась. И вообще чехи не любят, когда с ними по-русски говорят… Может, он меня просто не понял?»
Юля постаралась вспомнить уроки соседки:
– Добри день, колик то стои?..
Однако продавец ответил ей почти без акцента:
– Семнадцать тысяч крон.
Юля мгновенно сникла. Абсолютно нереальная сумма. Не только для нее – для рядового чеха (или словака) тоже. Средняя зарплата по стране три тысячи крон, им говорили.
– Спасибо, – грустно вымолвила она.
Каленым железом выжигать надо внезапно вспыхнувшую страсть к изумрудам!
Но прежде чем покинуть магазин, еще раз взглянула на божественной красоты ожерелье. Не удержалась – протянула руку, коснулась исходящего зелеными искрами камня: он, ей показалось, теплый, нежный, будто ласкал ее пальцы…
А нелюбезный продавец – он не сводил с нее презрительного взгляда – вдруг произнес отчетливо:
– Не трожь его своими грязными лапами!
Резкая фраза обожгла.
– Что? – отступив от драгоценности, растерянно прошептала Юля.
– Ненавижу! – Лицо мужчины исказилось болезненной гримасой. – Негодяи! Оккупанты!
– Я… я вам ничего плохого не сделала.
Оправдываться явно было не лучшим решением, потому что магазинный фанатик совсем взбеленился. Выскочил из-за прилавка, грубо схватил ее за предплечье. С пеной у рта, сбиваясь с русского на чешский, разразился гневным монологом. Начал, разумеется, с Пражской весны и советских танков. Дальше перескочил на совсем непонятное. Стал вещать про какой-то бетонный замок, будто он из-за него дом свой потерял, и виноваты, конечно, во всем русские.