– Да, Калифорния, долина Наппа – улыбаясь, успокоил соседа Забияка.
– О, хорошо. Просто я не хотел бы напиваться по такому случаю каким-нибудь французским или любым другим неамериканским вином. Пусть на столе будет все наше, американское. Смотрите, какие стейки, какая кукуруза – все это богатство. Я смотрю на это и задыхаюсь от гордости – и не хочу верить, что все пойдет прахом. И кого винить, кого?! Землю, которая все это дала нам, а теперь хочет забрать?
Вам, городским, не понять чувства, когда ранним утром встаешь и идешь, видишь, какой кругом порядок, и как все разумно устроено на твоей ферме, и как все растет, и как земля родит нам наш хлеб, и дети радуются, и жена смотрит на тебя с любовью, и все потом садятся за стол, и на столе, как сейчас, еда – благодарение Богу, – выращенная твоими руками. И между вами мир, и тепло, и любовь. И это хотят отнять у меня! Что делать, Брайан, скажи!
– Мы все сделаем, Мартин, – успокаивал друга Брайан.
– Я не верю ему, Брайан, – показал Мартин на Джона. – Я боюсь, что он предаст нас.
Он говорил так о Джоне в его доме, за его столом, не стесняясь – он был пьян. И Джон должен был терпеть эту пьяную болтовню.
– Я не боюсь за себя – я боюсь, что мы не сможем сделать то, что задумали. Помнишь, ты показал мне кино про старика, который поехал на газонокосилке просить прощения у брата? И как мы напились и плакали?
Алекс взглянул на Джона.
Брайан смутился от этих слов Мартина – он не любил впускать других в свой внутренний мир. Мартин заметил это и начал утешать друга.
– Не нужно этого стыдиться, Брайан, это святые слезы, а кто посмеется над этим, я вырву у него сердце! – Мартин ревел, как бык. – Вот этими самыми руками! – показывал он свои огромные ручищи. – Пусть на них уже нет мозолей – чертова политика, – но сила в них еще есть. И я буду драться что есть сил, чтобы спасти все это. Только я не знаю, кого бить, кто свои, кто чужие. Ты мне скажешь, Брайан, кого бить и как?
– Конечно, скажу, Мартин.
– Хорошо. Да поможет нам Бог. Я никогда не боялся того, что меня назовут дураком, – заговорил он с Забиякой, тихо и смиренно. – Я много чего не понимал из того, что легко понимают другие, но я любил учиться. Я понимал или видел сразу то, что другие не видели совсем: я видел, что трава хочет пить, или что лошадь чем-то расстроена, и ей не нужно сегодня работать, а лучше отпустить ее свободно пастись на денек. Или что люди боятся сказать что-то другому человеку и не говорят, а потом жалеют, что не сказали.