– Не хотите, хорошо… Но тогда объясните свое появление в Новониколаевске?
– Мне трудно это сделать.
– Почему?
– Я не помню себя до болезни.
– Как не помните?
– Так… как обычно не помнят… Помню, как лежал в тифозном госпитале, помню, как начал ходить, а то, что было до этого, не помню.
– Как же вас взяли на службу в угрозыск?
– Меня туда взял Тарус.
– За какие заслуги?
– Ему понравилось мое поведение на базаре.
– А что вы делали на базаре?
– Стыдно признаваться, но я пришел туда, чтобы украсть что-нибудь поесть, когда выписался из госпиталя…
– И…
– И попал в перестрелку Таруса и его ребят с преступниками… Тарусу понравилось, что я не убежал, как другие, и подставил ножку одному из его оппонентов.
– Правильно… А зачем вы это сделали?
– Не знаю, это получилось неосознанно, импульсивно…
– А потом?
– А потом Тарус пригласил меня к себе, накормил, проверил на вшивость и взял на работу.
– Так… Тарус, выходит, повел себя, как барин: накормил, взял на работу, а, между прочим, он всего лишь начальник отдела, а не хозяин его… Ну, черт с ним, с Тарусом, он принял на работу человека, который не помнит своего прошлого и не знает своих родителей… Кроме того, этот человек не имел документов.
– Документы, как раз у меня были.
– Откуда?
– Мне их выдали в госпитале при выписке.
– А как вы попали в госпиталь?
– Я думаю, что после того, как заболел.
– Ну вот, опять: я думаю, я предполагаю… Этого мало, если не сказать большего… Это-то вы хоть понимаете?
– Да.
– Даю сутки на раздумье… Мне нужно знать правду. Кто вы? С какой целью проникли в рабоче-крестьянские органы?
Кожан нажал звонок, и в кабинет вошел конвойный с длинной винтовкой в руках.
«Страшное оружие, – отстраненно подумал он, – но в узком коридоре весьма неудобное, может, рискнуть?»
– В камеру, – отрывисто сказал Кожан.
– Руки за спину, – скомандовал конвойный, – шагом марш.
Камера была крошечной: четыре шага в длину и три в ширину. Он ходил по камере, касаясь ногами топчана, прислоненного к стене.
Что он мог сказать Кожану? Он действительно не помнил свою прошлую жизнь. Точнее, он помнил ее, но какими-то урывками, помнил о таких событиях, расскажи о которых, ему бы не поверили или приняли бы за сумасшедшего.
Мужчина и женщина на фотографии, которую предъявил ему Кожан, вполне могли быть его родителями, но это также могло быть провокацией.