Не боялся меча, не боялся копья в грудину. Даже
братского прежде клинка не по-братски в спину.
Не боялся вставать на рассвете, не зная, вернется ль
к ночи, не боялся за жизнь – у других ведь куда короче,
чем дозволили жить ему боги с извечного льда глазами.
Он в них верил и каждой истории из сказаний.
Я его повстречал не на поле кровавой сечи, был
спокоен и благостен светлый, прозрачный вечер. Я как
враг с ним на узкой тропе никогда бы не разминулся,
я как друг нашел слов для него и души коснулся, и с тех
пор по дорогам далеким страны моих диких фьордов
мы шагали вдвоем.
Боги горстью ссыпали годы, умирало вокруг все,
мы ж делались лишь сильнее. Он в богах был своих так
наивно-светло уверен: без щита шел на пики, без крика,
сжимая зубы, принимал свои раны, надеясь, что боги
судят не по ранам – по доблести, храбрости и по чести.
Мы с ним, если случится, всегда собирались вместе по
ступеням Чертога на Одина пир веселый заглянуть
отдохнуть. Кто же знал, что случится скоро нам найти туда путь?
Иноземцы чертили знаки и плевали нам вслед, вслед
нам лаяли, как собаки, и пинали божков, и топтали
дар подношений. За такое ни боги, ни люди не смеют
давать прощений. И мой друг отомстил. Умер каждый
дурной насмешник, лишь один прошептал на издох
ему: «Будешь грешник по моей правде совести да
по своим законам». Мой друг тотчас добил его, зубы
сведя до стона – нож торчал из груди его, и кровь
рукоять ржавила. Он пытался подняться, но не было
больше силы. Я помочь ему мог, но свои залечить бы
раны – чужеземца удар вероломен был и негадан.
Поля битв пред глазами стояли, манили нас – но