После того, как мы пришли домой, мама переоделась, порылась в комоде, нашла бабушкины документы и направилась к двери.
– Пойду на Лубянку, может, что-нибудь узнаю, – сказала она и ушла.
Мы прождали ее до 2 часов ночи. Можно представить себе, как тяжело дались нам эти мучительно долгие часы.
Но вот в двери заворочался ключ, и вошла мама, опять сникшая, подавленная.
– Все это время я стояла в дикой очереди, в жуткой тесноте и духоте, – cказала она, устало плюхнувшись на стул, – там крохотная комната-приемная и только одно окошко. Пока дойдешь до него, можно с ума сойти, рассказывают такие ужасы, не дай Бог. В сегодняшних списках Разумова не числится. Велели придти завтра, говорят, наверно, не успели еще зарегистрировать.
– Что же делать? – спросил дедушка, нервно перебирая пальцами свою палку.
– Сейчас нам все равно больше делать нечего, – ответила мама, поднимаясь со стула. – Хватит хандрить, надо ложиться спать.
Какой там сон. До самого утра я ворочался в постели, а как только заснул, в окно прорвались первые лучи раннего июньского солнца, и я услышал в соседней комнате громкие взволнованные голоса.
– Я только что встретил на лестничной клетке соседку Исмаилову, ты же знаешь, она живет в одной квартире с милиционершей из 101-го отделения, – говорил дедушка маме, – так вот она по секрету шепнула ей на ухо: "ваша еврейка со второго этажа сидит в милиции, в КПЗ", то-есть, в Камере Предварительного Заключения.
Я вскочил с кровати, сунул ноги в тапочки, подскочил к маме.
– Можно, с тобой? – попросил я, увидев, что она собирается уходить. Мама поколебалась немного, потом, помолчав, сказала:
– Ладно, только быстро одевайся, выпей стакан молока с хлебом, на столе стоит.
101 отделение милиции охватывало своим недремлющим охранным оком довольно большую территорию Сталинского района, тянувшуюся от Преображенской до Семеновской заставы. Теперь это были только названия, а еще перед самой революцией здесь действительно стояли заградительные кавалергарды со шлагбаумами, оберегавшими город от бестаможенного ввоза тифа, холеры, чумы и, конечно, контрабанды.
С начала ХХ века это место стало одним из крупных рабочих предместьев столицы, где на обоих берегах небольшой речки Хапиловки тесно приткнулись друг к другу многие сотни каменных и деревянных домов, бараков, казарм, изб.