В конце концов, на исходе августа он скончался. Воздух за пределами больницы был жарким и напоенным летними запахами; внутри он был спертым и неподвижным. Рядом никого не было: только она и отец. Она помнила его последние слова, обращенные к ней: «Скажи им, что больше не больно. Скажи им». Она видела его последний вздох. Она ожидала, что жизнь покинет его тело, как облачко черно-серого дыма, маленькое токсичное облачко, но она проскользнула у него между губами, словно ящерица, в панике и отчаянии убегавшая от его души.
Его рука бессильно обмякла в ее руке, голова запрокинулась на подушке, а Лидия, только что ставшая сиротой, продолжала сидеть рядом с ним.
Она почти не оглядывалась на годы, последовавшие за его смертью. Лидия так больше и не возвращалась в пригород Тонипанди, даже когда по почте приходили приглашения на свадебные церемонии родственников, даже когда тетушки просили ее присоединиться к ним для уютного Рождества в маленьких домах рядовой застройки, с пережаренной индейкой и новоиспеченными внуками. Она жила своей жизнью в Аберистуите и оставалась на съемной квартире над магазином в течение всех праздников и каникул, даже когда Дикси была в отъезде. Учась в университете, Лидия три года работала барменшей в местном пабе, по вечерам и по выходным. А когда она не работала в пабе, то была в лаборатории и с методичной одержимостью искала вещество, уничтожавшее запах краски. Она считала, что ее работа имеет ясный коммерческий смысл, практически не сознавая того, что пытается избавиться от целой серии гнетущих воспоминаний детства, связанных с вонючей краской.
Теперь Лидия жила здесь, и ей было двадцать девять лет. В ее речи до сих пор присутствовал слабый и певучий валлийский акцент, но она была миллионершей, которая всего добилась сама, высокой, темноволосой, умной, загадочной, на миллионы миль отдалившейся от своего печального и жалкого начала… но внезапно частица прошлого вернулась в виде коричневого конверта, лежавшего у нее на коленях. Она набрала в грудь побольше воздуха и открыла его.
Лидия смотрела на газетную вырезку, лежавшую на столе. Ее правая рука поглаживала росистую прохладу широкого бокала с джином, лаймовым соком и кубиками льда. Свет в ее кабинете был чернильно-теплым, и в небе еще кое-где виднелись проблески уходящего дня. Свет был погашен, если не считать настольной лампы с регулируемым наклоном, освещавшей вырезку. Лидия просидела здесь уже полдня. Шесть часов, глядя на вырезку и спокойно, методично опустошая бутылку «Бомбейского Сапфира». Все казалось растянутым и искаженным. Дом утратил ощущение собственного дома. Ноги как будто ей не принадлежали. Даже Джульетта казалась незнакомкой. Лидия пораньше отпустила ее домой, выключила весь свет в доме и стала напиваться.