В шестнадцать лет нас начали готовить ко второй нашей роли – ублажительниц. Нам давали уроки, как надо себя вести, что нужно делать. Учили быть покорными и трепетными любовницами. Мы должны были быть смертоносными, но при этом уметь быть сладострастными, когда этого хотел наш хозяин.
В то время я, Вика, здесь в понятном и привычном всем мире, была совершенно дезориентирована. Я не понимала с одной стороны тех знаний, к которым меня приобщали, вкладывали в меня, благо только в теории, но при этом все эти статьи про секс, что мои одноклассницы читали в молодёжных журналах, пряча их от взрослых, были для меня смешны и даже примитивны.
Когда мне исполнилось восемнадцать, меня провели через обряд посвящения и моё обучение закончилось.
Это надо сказать достаточно удивительно – на тот момент, за восемь лет такой вот непонятной, я бы даже сказала двойной, жизни я свыклась со своей участью. Я смирилась. И потому, когда в том мире меня сделали женщиной, а в этом я осталась девственницей, – это даже как-то и не ошарашило, что ли. Да и, в сравнении с боевыми тренировками, обряд был детским лепетом.
Наверное сложно понять, какого этого – одна там, другая здесь. Но я сама так и не поняла, как это работает.
Я, Вика, относилась к тому, что со мной происходило, как к долгому и бесконечному сну, который закончится, когда я умру. Правда и в этом я была не до конца уверена. И вот это как раз отвратительное чувство. А ещё – чувство, что ты себе не принадлежишь.
Сначала внутри меня был протест, который подначивал подростковый возраст. Я, Вика, негодовала – какого хрена вообще происходит? Почему я должна подчиняться? И какого, простите, чёрта, я здесь вообще не такая, как там.
Внешне я была такой же. Всё было одинаково, кроме – там у меня было натренированное тело, при этом жрецы поддерживали в нас баланс женственности и силы.
У нас не было чёткого рельефа мышц, мы не были этакими фитнес-богинями. Наоборот, жрецы стремились, чтобы черты наших тел были мягкими, женственными и притягательными. Я смотрела на себя в натёртых до блеска огромным медных щитах и видела такой же, какой видела дома в зеркале. Но почему-то всё равно это тело отличалось. Почему-то было другим.
И моя воля. Это было болезненным и трагичным – Кита полностью подчинялась воле храма. И хотя возвращаясь в себя я поначалу была невероятно возмущена тем, что Кита так покорна и хладнокровна, идёт на поводу желаний тех, кто ею, то есть мной, руководит, и каждый раз отчаянно требовала и загадывала, что в следующий раз не дам Ките прогнуться, пойти на поводу, что утрою уже наконец бунт, но… нет.