Алан Риккин не привык к тому, чтобы его вызывали на ковер. Но и ему приходилось перед кем-то отчитываться, и этими кем-то были старейшины. И когда они его звали – особенно когда звала глава совета, – он прибегал, как послушная собака.
Он стоял один в зале заседаний, заложив руки за спину и пристально рассматривая висевшую на стене картину.
Зал был величественно прекрасен, здесь, как и во всех резиденциях ордена, прошлое тесно переплеталось с настоящим: в интерьере отлично сочетались удобные современные стулья и изысканной работы большие средневековые подсвечники. На стене слева от него размещалась потрясающая коллекция из полусотни средневековых мечей, замкнутых в поблескивавший серебром круг.
В центре круга висел щит с красным крестом на белом фоне. Копья и боевые топоры завершали экспозицию.
Но именно картина приковала к себе взгляд Алана Риккина. За несколько веков ее краски не потускнели, а внимание художника к деталям просто поражало, учитывая то, сколько людей удалось ему уместить на полотне.
«Аутодафе» – так называлась картина. В переводе с португальского – «дело веры». И заключалось это дело в сожжении еретиков заживо.
Великий художник запечатлел зрителей всех сословий – от королевской семьи до простых смертных. Все они наблюдали – возможно, с большим удовольствием или же в религиозном экстазе – за еретиками, которые в клубах дыма отправлялись к Всевышнему по приказу Великого инквизитора, чья маленькая фигурка восседала между такими же миниатюрными королем и королевой.
Риккин услышал цоканье высоких каблуков по мраморному полу и спокойный, четкий голос:
– Работа Франсиско Риси. Картина называется «Аутодафе на Пласа-Майор в Мадриде». Это событие произошло в тысяча шестьсот восьмидесятом году.
Он обернулся.
Эллен Кэй, председатель совета директоров и глава совета старейшин. Стройная, почти одного с ним роста и возраста, она была одета в темно-синий деловой костюм, элегантный и вместе с тем консервативный, и шелковую блузку кремового цвета.