Кабину лифта тряхнуло. Туристы взвизгнули. Аксель перестегнул карабин страховочного ремня к вспомогательному тросу и двинулся вслед за другими к распахнутым дверям.
Акселю предстояло двенадцатичасовое дежурство в таможенном секторе станции. Что касается туристов, то их не пускали дальше шлюзового отсека. Пара минут, чтобы взглянуть сверху на земной шар, висящий в пустоте космоса – и затем вниз. На обратном пути туристам дозволялось слегка порезвиться: отстегнуть удерживающую раму и полетать на страховочном тросе в невесомости за пределами платформы. Любой, кто захочет, может это сделать. А хотели многие. За свои деньги люди желали испытать полный набор удовольствий в этом аттракционе.
Может быть, и Линда хотела того же? Испытать полный набор… Жизнь коротка. Даже теперь, даже в наше время. Детей у них нет. Ее работа занимает всего два часа в день. А он вечно торчит на своих дежурствах…
Аксель не успел додумать очередную, оправдывающую Линду, мысль: Акимов ждал его на выходе и окликнул, как только увидел.
– Нас вызывают на десятый пирс. И прислали какую-то дамочку из института биологии – Джемма или как ее там… Она уже в шлюпке. Давай, двигай булками пошустрее!
* * *
– Будем последовательны, – сказал Акимов. – Судя по всему, именно эта скотина стерла бортовой журнал.
Воскресший с помощью «Лазаря-17» покойник – Виктор Пайнс – ухмыльнулся. Ткани его тела согрелись настолько, что он даже слегка порозовел, хотя тепло не во всем шло ему на пользу: верхний слой эпидермиса начал потихоньку разрушаться, кожа заблестела, осклизла, голова кое-где покрылась мокнущими желтушными пятнами. Акселя затошнило при виде гноя, вспенившегося на губах Виктора Пайнса. Он судорожно сглотнул и отвернулся, стараясь не смотреть в его сторону.
Для Акимова мертвый биолог значил не больше, чем подопытная лягушка, распятая на столе препаратора – с распахнутым влажным нутром и лапками, дергающимися под воздействием тока – он его не впечатлял.
– Люди, вынужденные проводить столько времени наедине с собой, как эти… Космпроходцы… Они просто не могут ограничиться только официальными записями! Они ведут личные дневники. Пишут письма. Записки для памяти. Рисуют, в конце концов!
– А ты не дурак, – сказал Виктор Пайнс. Один его мутный глаз шевельнулся в сторону Акимова, другой, как и прежде, смотрел, не мигая, в потолок.