Мало тебе было догадываться, Алена? Так гляди! Во всех красках прожекторов!
Олейник прямо сейчас, в этот самый момент стоит с той самой Наной, которая выпустилась из нашего универа. С той самой, которая украла его в нашу ночь. Ее рука лежит у Марата на плече, она заглядывает ему в глаза, ластится, а он как бы и не против. И нет, ничего криминального не происходит, только внутри все обрывается разом – тухнет, дохнет, исчезает. Тошнота подкатывает к горлу.
Я вижу хорошее напоминание, что чертовски забылась, вовремя получаю этот смачный пинок. С мазохистским наслаждением наблюдаю, как девчонка с четвертым размером груди тянется к Олейнику и что-то шепчет на ухо. Да к черту все!
Едва Марат отходит от бара, я спешу на выход, только вспоминаю про сумку с ключами. Надо, кстати, что-то с жильем придумать: возвращаться домой я не хочу, но не оставаться же в новой квартире после всего? И зачем вообще согласилась?
– Извини, – обращаюсь к Ярославе, которая заливисто смеется и дерется на пальцах с тем самым кучерявым, про которого говорил Марат. – Отдашь мне сумку?
– А ты куда?
Она удивлена, смотрит мне за спину, оглядывает зал. Знаю, кого ищет. Плевать.
– Домой. Дай, пожалуйста, мою сумку.
Та поджимает губы, будто сдерживается, но, когда протягивает мне клатч, не сразу не отпускает.
– Слушай, это из-за меня Марат с теми клушами сидит. Ну не умею я держать язык за зубами. Он разрулит и вернется, просто подожди.
Уже ждала, хватит.
Я киваю ей, но все-таки ухожу.
– Аля! – доносится мне вслед.
– Не трогай девчонку, ей лучше знать, – говорит ее друг разумную мысль.
– Но…
– Ясь, не лезь.
На улице я тотчас вдыхаю свежесть. Непрошенные слезы рвутся из глаз, но я дышу. Дышу глубоко и часто, чтобы удержать себя в руках. Только сейчас замечаю, как похолодало – моя тонкая куртка едва защищает при температуре, которая стремится к нулю. Глядя на других, я нещадно хочу курить, хоть никогда и не пробовала. Просто чтобы занять руки, мозг.
Я вызываю такси, а оно, будто назло, мчит ко мне со скоростью черепахи. До приезда целых семь минут, за которые я раскисаю окончательно и бесповоротно.
И почему поддаюсь обаянию Олейника снова и снова? Почему допускаю мысль, что все может быть иначе и по-другому?
Голос мамы противно дребезжит в голове: «Поиграет и бросит, поиграет и бросит».