Огорченная неудачей, я чувствовала себя униженной, удрученной и раздосадованной. Я испытывала жгучий стыд, как будто наступил конец света. Я не могла ни объяснить, ни контролировать эти оцепенения. Более того, чем сильнее я пытался бороться с ними, тем хуже они становились. Так что моя и без того хрупкая детская самооценка не выдержала этого удара и рассыпалась в прах.
Моя «болезнь» стала сильно влиять на мою самооценку и восприятие. Я считала, что теперь все комментарии теперь направлены на меня, и я чувствовала себя еще более бездарной, косноязычной, неспособной и не заслуживающей ничего достойного. И, как следствие, чтобы никогда больше не стать посмешищем, я опускала голову и становилась невидимкой, чтобы избежать любой ситуации, которая позволила бы людям манипулировать и пользоваться мной, виктимизировать2.
Уверенность в себе покинула меня, когда я оканчивала среднюю школу. Она была сведена к нулю, поскольку в моей личности продолжали происходить радикальные изменения. Из энергичного и жизнерадостного ребенка я сначала превратилась в замкнутого и тревожного подростка, а позже в такую же молодую девушку.
Я продолжала избегать любых общественных ситуаций, если была хотя бы малейшая вероятность того, что меня попросят говорить, даже когда мне очень хотелось принять в этом участие. Жизнь напоминала игру в прятки, поскольку большая часть моих жизненных ресурсов и фокусировка внимания были направлены на обнаружение «опасных» ситуаций и поиск путей отступления. Ни у одного молодого человека жизнь не должна быть такой.
Переживания, с которыми я столкнулась в годы учебы в средней школе, оставили глубокие эмоциональные шрамы, с которыми я смирилась только к двадцати годам. Меня смущало то, что периодически я могла спокойно говорить. Более того, я говорила четко и бегло во многих случаях. Мои учителя видели, как бегло я говорю, и думали, что я притворяюсь, когда заикаюсь. Мои друзья тоже слышали, как я говорю.
Я знала, что могу это делать. Просто в определенных обстоятельствах я каким-то образом теряла дар речи. Дома этот дефект редко обсуждался. В то время, я не могла понять, что это – заикание или просто крайняя робость. То, что я испытывала, напоминало какую-то странную болезнь. Как проклятие – может быть, меня сглазили.