– Сейчас освобожу место для паренька! – гнусаво протянул бородач и неспешно потянулся к пикапу.
Слово «сейчас» в его исполнении звучало как издевательство. Делал он все нарочито медленно, то ли от того, что не привык, то ли от природной лени, и даже когда после минутного раздумья он все же приступил к делу, раз за разом бросая реплики в сторону работающей радиостанции, чувствовалось, что завершено оно будет нескоро.
– Долго еще?! – не выдержав, вспыхнул Бес.
– Нет, – совершенно спокойно отозвался бородатый.
Устав ждать, Бес опустил пленника на землю и, закурив закрученную из куска газеты сигарету, уставился в черную безбрежную даль. Ночная мгла сгустилась и похолодела, потянулся легкий шепот будто встревоженного ветерка. Бес поершился, потянул шею и что-то угрюмо бросил в ночную тишину. Та быстро проглотила несмелые звуки, застыла и тут же в ответ взорвалась короткими рваными очередями выстрелов.
Бородач поджал голову и прилип к борту пикапа. Его маленькие хищные глаза сузились, пытаясь разглядеть в кромешной тьме очертания опасности, которую он чувствовал своим звериным чутьем. Чуть видимое зарево, где, должно быть, стоял старенький побитый фургон, мерно текло по холодным, сгорбившимся скалам, и раз за разом вздрагивало россыпью колючих огней. Слипшиеся, из глубокой тьмы, разглаженной массивом кривых горных хребтов, доносились они резкими хлопками, оседая на узком куске петляющей каменистой дороги.
– Чертово племя! – злобно зашипел Бес. – Что за игры?!
Момент казался подходящим, и Сашка тут же решил воспользоваться возникшей неразберихой. Отчаянно заелозив руками, он попытался ослабить тугую хватку сжимавшей его веревки, но Бес отреагировал мгновенно. Выхватив из-под армейского ремня длинный, с полруки, нож, он свирепо зарычал:
– Лежи тихо, пацан, а не то…
О том, что будет в противном случае, Сашка так и не узнал – влетевшая в Беса стрела, с глухим треском пробив тяжелый череп, выскочила наружу, сверкнув острыми гранями стального наконечника в тусклом свете ледяной луны. Звук обрушившегося на землю живого веса – того, что раньше называлось Бесом, – стал сигналом и для бородатого.
Выхватив пистолет, тот колыхнул им повисший в тишине воздух и тут же с грохотом рухнул вниз, завалив разложенный в пикапе хлам. Все стихло и погрузилось во мрак седой ночи. Все подчинилось ей, стерлось в безликом тумане черного полотна, скрывающего, должно быть, порожденных ею же чудовищ. В этой невыносимой, мучительной тишине Сашка чувствовал, как бьется его сердце, как мерно растекается холодная дрожь по телу, все ниже и ниже, в кончики пальцев, в пятки, и там где-то медленно тает, наполняя трепетом все его существо. Наконец из полной тишины вдруг явственно донеслись звуки. Это были шаги. Сначала бесконечно далекие, едва доносимые в легких переборах слабого ветерка, напоминающие глухой, странный шепот пустыни – полувиденье, полусон. Они трепетались в унисон биению сердца: раз, два – звук чуть ближе, чуть отчетливей; три, четыре, пять – шаги наливаются неторопливой тяжестью; шесть, семь, восемь – вдруг начинает слышаться, как под ногами хрустит сухой грунт, усыпанный мелким дробленым камнем. Вот, наконец, начинают вырисовываться и первые черты, донесенные из мутной глубины мрака. Фигура, то ли человека, то ли видения – призрака пустынных мест, медленно тянется вперед, словно плывет над неровными складками земли. Она – порождение ночного мрака, она и есть ночной мрак, сама от сути своей тьма и трепет ночного бездонного мира.