– Да что ж там такое могло быть, тетя Клава? Накурил кто в туалете?
– Если б накурил, тогда б ладно… Куча огромная, на полу, прямо около раковин лежит! Свежая, видно! А смердит – жуть!
– Ах ты, Господи, да неужто???
– Да уж… Комиссия-то как вошла, так столбом и стоит. И молчат. От вони кто платочком, кто руками носы укрывают, но не уходят. Все, думаю, еще за счастье, если на улицу в одночасье вышвырнут! А ежели – «вредительство» заподозрят… Тут сердце у меня и оборвалось.
– А что председатель-то? Что сказал?? Господи, да вам-то еще ничего, а завучу-то… Тут и сухари не помогут, ежели решат что «вредительство»…
– А председатель, получается – святой человек. Из «бывших», видно, скрывает только. У меня глаз-то наметанный. Скромный такой, в шляпе и очках. Ни слова до этого не произнес, а тут, как молчание-то затянулось, он и говорит: «Завидую я этому человеку!» А потом, как ни в чем не бывало: «Пойдемте дальше, товарищи, обедать пора!» Так они все враз повернулись и ушли.
– Вот уж и впрямь, святой человек! Как думаете, не донесет?
– Нет. Такой не станет доносами себя пачкать. Да и за что? Больные ж дети-то. У половины головки-то сумеречные, Господи, прости ты их душеньки грешные, страдальцев.