Ребекке было, что дипломатично называется, сорок-плюс, но на самом деле никто никогда не знает точного возраста этой категории ухоженных ведьм. Её чёрные, очень густые волосы были собраны в тугой короткий хвост, как пушистый помазок для пены или кисть для японской каллиграфии. Длинная, почти равная высоте лица, тонкая шея, смуглая, словно с растворяющимся по возвращении из отпуска загаром, кожа, острое лицо с высоким круглым лбом. Таких женщин приятно представлять на берегу моря вечером: как она идёт в подвернутых брюках, загребая узкими ступнями мокрый песок, след сразу заполняется послушно следующей за ней волной. Спрятанное наклонённой низко шеей остроскулое прямоносое лицо – никогда не известно, о чём она там себе думает, украшая собой и символизируя, что всё у тебя отлично: море, закат, красавица – всё отлично, Виски, ты крут…
– Извините? – переспросил он, поняв, что провалился в картинку с ней на берегу и на мгновение выпал из действительности.
– В чём суть происходящего? Не понимаю, почему все так орут?
До конца состязания оставалось совсем немного, публика свистела и вопила в поддержку, диджей увеличил звук драматургически подходящей нагнетанию страстей музыки.
Он наклонился к её уху и стал быстро объяснять, стараясь почти касаться, но не касаться губами её кожи:
– Правила, как на ринге: девяносто минут, два одинаковых листа у каждого графика, одинаковый набор маркеров. Победителя выбирают по ору публики, для этого есть пара судей.
– Как – «по ору публики»?
– Натурально: децибелы измеряются. Так что если вам кто-то из них понравился, кричите как можно громче!
Она засмеялась, откинув шею и блеснув влажными белыми зубами.
– Уж я постараюсь!
– Выбрали?
– Я всегда сразу знаю свой выбор, – ответила она.
Виски понимающе поднял брови и иронично покивал.
– А вы разве нет? – зеркально отразила она и брови, и иронию.
– И я… Да, обычно сразу, – согласился он и поцеловал эту шею за ухом.
Они не стали тратить время, тем более что выбрала она фаворита, на которого изначально ставил Виски. Пробившись к выходу, сели в машину и уехали, раскрыв до упора окна для ветра, который ощутимо, как шёлковый шарф Айседоры Дункан, обвивал их шеи и головы, перемешивал волосы и дыхания, дымы сигарет, голоса и молчание, превращая в любовников Магритта.