Боль ослепила его.
Упав в снег, вцепился в лохматый загривок Белого и так, скорчившись, просидел минут пять. Вспомнил слова Лыкова: «Не суетись! Ох, не суетись на тропе, Вовка. Ногу потянешь, выбьешь колено – один останешься!»
Встал. Прихрамывая, двинулся дальше.
Вдруг легче стало идти. Он ясно почувствовал: легче!
Ну да, это подъем кончился, вон сразу сколько звезд высыпало над головой, и луна наконец засияла над перевалом, выбралась из-за восточной вершины Двуглавого. Вовка отчетливо разглядел: грандиозный каменный обрыв поднимался над его головой. Темные слои перемешивались со светлыми, как на Угольном. В лунном свете вспыхивало что-то, взрывалось искрами.
Лед? Горный хрусталь?
Вовка не знал. Упрямо наклонив голову, шел в черноту.
Собачья тропа. Знали, как назвать! Нашли точное определение!
Собачья! Именно собачья! Даже Белый вымотался, вываливал черный язык, оборачивался, поскуливая, глядел на Вовку. Сколько еще идти нескончаемыми каменными коридорами?
«Дойдем, Белый! Дойдем!»
Скользил по льдистым натекам, хватался за острые камни, помнил – его ждут на метеостанции, радовался, как хорошо греют рукавицы Николая Ивановича. Не обморозит он, Вовка Пушкарёв, пальцы, отстучит сообщение в Карский штаб.
«Сколько я прошел? Сколько еще впереди?»
Одно Вовка знал точно: тропа пошла под уклон.
Чувствовал это по изменившейся линии стен, по удлинившемуся неровному шагу, по тому, как, спотыкаясь, падал теперь вперед. Заторопился было, заспешил, но заставил себя не спешить – не хватало еще подвернуть ногу прямо у цели! Шел, ругал себя. «Эгоист! Живу с людьми, а людей не вижу! На «Мирном» все были заняты делом, а я вел себя как иждивенец. Нет чтобы посидеть с Леонтием Ивановичем, нет чтобы всерьез поговорить о Севере, еще смеялся над ним: почему, дескать, не на фронте? Нет чтобы посидеть с мамой, помочь, поговорить об отце. Или поделиться планами с боцманом Хоботило. Эгоист я! Это надо же, заскучал посреди Карского…» Вовка сплюнул с презрением. «О себе только думаю. Вот Лыков дал добровольное согласие еще сезон отработать на Крайночном. «Растут фиалки, ароматные цветы…» Или радист Елинскас. Прослушал мою морзянку, все понял сразу, но ведь сказал, поддержал меня: этот сможет, этот отстучит послание. И Николай Иванович… Будь лючок пошире, он бы сам вышел на Собачью тропу…»