Кто-то может сказать: а не слишком ли широкомасштабно, высоко и круто? Не слишком. Кого можно поставить рядом с Марксом – по значимости, по степени влияния на события, на ход истории? Начнем с XX в.
Обычно в книгах и альбомах, посвященных XIX в., портрет Маркса – в первой пятерке. Пятерка чаще всего выглядит так: Наполеон, королева Виктория, Дарвин, Маркс, Бисмарк. Люди, конечно, знаковые и в этом смысле очень достойные. И все же. Наполеон – это не столько сам XIX в., сколько вход в него (1789–1815 гг.). Значение Наполеона, хотя он увенчал Великую Французскую революцию и придал ей экспортную форму, хотя он и попытался, как заметил Ф. Фехер, провести социальный эксперимент – создать гражданское общество без демократии, т. е. первый авторитарный режим в строгом смысле слова, все же в целом не выходит за рамки XIX в., ограничивается им. Сама форма авторитарности – бонапартизм – была очевидно девятнадцативековой. Более того, будучи обращен к XIX в. и в XIX в. как бонапартист и «экспортер революции», в других важных отношениях Наполеон был обращен в сторону XVIII в., спиной к XIX. Одно из ключевых слов XIX в. – «идеология». Но именно идеологию и идеологов не жаловал Наполеон. Нет, скорее он венчал предшествующую XIX в. эпоху – как Гегель, Гёте, Бетховен и наш Пушкин, чем начинал новую, скорее писал эпилог к XVIII в. и пролог к XIX в.
Еще более ограничено значение королевы Виктории. Это ультрадевятнадцатый век. И хотя правила она с 1837 аж до 1901 г., т. е. захватив почти всю эпоху пика британской гегемонии (1815–1871) и значительную часть преимущественного доминирования «туманного Альбиона» (1871–1914), «въехала» в первый год XX столетия; викторианская эпоха – это 1840-е -1860-е годы. С 1870-х годов начинается новая эпоха, если не отрицающая «викторианский век», то, по крайней мере, существенно отличающаяся от него. Это – эпоха Бисмарка. Вот этот человек, безусловно, пережил свое время – последнюю треть XIX в. И хотя незадолго до смерти, осматривая гамбургские верфи, он несколько раз проговорил, что перед ним другой, совершенно другой мир, через «длинные двадцатые» (1914–1934 гг.), он тянется к «Третьему рейху», хотя, конечно, второсортным политикам из «Веймар и Кº» и закомплексованным вождям рейха далеко до «железного канцлера».