– Как не предложили? Оставляли при Академии – сам отказался!..
После этих слов все разом, и отец Гавриил, и матушка, и Мура, и даже дьякон, положили вилки и ножи на стол.
– Вот оно что! – пробормотал дьякон, но тут же испугался. Может быть, Кириллу это неприятно, обидно?
– При Духовной Академии… И ты отказался! Да ты прямо безумец! – воскликнул отец Гавриил.
– Именно безумец! – подтвердила матушка.
Мура ничего не сказала. У нее только сжалось сердце от сожаления. «В столице жили бы?» – мелькнуло у нее в голове. Жизнь в столице представлялась ей недостижимой мечтой.
– Что ж мне делать, если я люблю вас всех, люблю свой теплый юг, деревню, в которой вырос, и мужичка, который выкормил меня и моих близких! – серьезно и вдумчиво произнес Кирилл. – Вот я и приехал к вам. Любите, коли мил вам! – прибавил он.
Все переглянулись, а отец Гавриил сказал:
– Это похвально. Любовь к родине и к ближнему – это превосходно. Но зачем же отказываться от того, что приобретено трудом и талантом? Ты мог приехать к нам, повидаться с нами и вновь уехать. И деревню увидеть и прочее. Но отказываться от профессорства, да еще где? В столичной Духовной Академии! Это прямо преступно.
– Преступно! – повторила матушка с величайшей экспрессией. – Именно преступно!
– И при чем тут деревня! – продолжал отец Гавриил. – Ведь все равно не будешь же ты жить в деревне?
– Я буду жить в деревне, – твердо и отчетливо сказал Кирилл. – Я буду сельским священником.
Эти слова поразили всех, точно трубный звук. В первое мгновение никто не поверил. «Шутит!» – мелькнуло у всех в голове, и все подняли взоры на Кирилла. Кирилл сидел на своем месте, серьезный, сосредоточенный и бледный. В глазах его светилась твердая воля и бесповоротное решение. Все поняли, что это не шутка.
Отец Гавриил покраснел и, шумно отодвинувшись от стола вместе со стулом, промолвил чуть не гневно:
– Да ты приехал издеваться над нами!
– Я? Над вами? – с глубокой и искренней скорбью в голосе спросил Кирилл.
Матушка быстро поднялась с места и, приняв гордую осанку человека, который оскорблен в лучших своих чувствах, промолвила:
– Моя дочь не для деревни!
И затем, обратившись в Марье Гавриловне, прибавила повелительно:
– Марья, иди к себе!
Кирилл тоже поднялся и, отойдя к окну, встал вполоборота, по-видимому, расстроенный и потрясенный. Он исподлобья смотрел на свою невесту, ожидая, что она предпримет. Мура повиновалась. Она чувствовала, что у нее сейчас польются слезы и, считая это для себя позорным, поспешно повернулась к двери и быстрыми, неровными шагами вышла. Матушка последовала за ней. Отец Гавриил сидел с красным лицом и сдвинутыми бровями. Казалось, он хотел разразиться громовой речью, но вместо этого он вытер салфеткой усы, встал, перекрестился и, даже не взглянув ни на Кирилла, ни на дьякона, последовал за женой и за дочерью.