«Что?» – она улыбнулась.
«Как тебя зовут?» – спросил он, и ответ сразу утонул в запахе. Сердце колотилось, отскакивая от стенок грудной клетки, вслед за ним задрожали пальцы рук. Набирая ее номер, он с усилием управлял этими странными механизмами, которые называют руками. Они выплясывали дикие африканские танцы на экране телефона, наугад ударяя по всем цифрам сразу. Большой палец, на котором лежала самая сложная миссия, держался в стороне.
Она с улыбкой понаблюдала за декадансом его рук, попрощалась взглядом и скоро – слишком скоро, чтобы быть правдой – ушла в густой город.
По крышам прыгали звезды, машины зажигали городских светлячков, усталые фонари готовились к ночной смене.
Повторяя цифры ее номера, он понимал, что нужно запомнить их во что бы то ни стало. Отбрасывая дикие стаи идей, он повторял священную мантру ее номера. Ритмичная и теплая мелодия цифр и их значение. Можно было забыть свое имя, свое прошлое, мечты о будущем. Но мантру забыть было нельзя.
И она звучала, как сладкая песня, как крылья ангела, как просыпающаяся на заре трава.
Они встретились в том мире, где люди являются, чтобы найти друг друга. Парфюмом ей служил самый древний из запахов. Тот, что с момента большого взрыва, являясь лишь движением пустоты, указывает одной ищущей душе путь к другой.
Он встретил ее. Конец и начало. Взрыв и тишина. Правда и вымысел.
Пепел и снег. Ветер с горы. Две тени одного фонаря. Он и она.
Там, где начинается любовь, кончаются вопросы.
Истина, так давно таившаяся в каждом окне ночного города, вдруг засветилась ярким пламенем. И он танцевал.
Однажды слезы твои вернутся обратно в океан. Станут солью на губах моих, пеной новых дней.
И родится новая песня, с припевом морского прибоя и тихим шепотом, спокойным от всех мыслей.
Гармония – это замирание сердца между его ударами.
На окраине в южной части города было поле. Если идти на закате, вслед за длинными тенями от домов, людей и деревьев, можно выйти к тропинке.
Там была узенькая песчаная полоска, которая соединяла эту часть города с остальным миром.
Он шел по ней и осматривался. Слева, уходя вдаль до самого горизонта, простиралось поле. Оно было самого чистого желтого оттенка. Если взять его на палитру, он сгодился бы для мазков на лимонную корку в погожий день. Либо, если добавить часть красного, можно было бы написать вечерние окна, которые появляются одно за другим на фоне темнеющего ультрамарином неба.