Но то были послеперестроичные насекомые – почти
капиталистические. Советские усачи на глаза мне не показались – я
понадеялся, что в это общежитие их пока не завезли… или же они не
выносили запаха хлорки. Следов мышей на полу тоже не обнаружил
(помню, на этом этаже мы за трое суток поймали пять штук – побили
рекорд соседей из шестьсот второй). Прежде чем отправиться в душ
решил устроить ревизию всему тому, что получил в наследство от
Александра Усика.
В шкафу нашёл потертое, слегка поеденное молью и пропахшее
нафталином пальто. Похоже: моё (сомневаюсь, что Пашка или Славка
привезли сюда из дома зимние вещи). Сразу подумал о том, что когда
его одену, жалость Светы Пимочкиной ко мне возрастёт многократно.
Мне и самому стало жаль Усика: парню, похоже, не раз приходилось
показываться в этом наряде на людях. Мелькнула мысль поискать на
пальто дату изготовления (до или после Второй мировой?). Но
побрезговал к нему прикасаться.
- Зимой мне ходить пока не в чем, - пробормотал я.
Заглянул в свою тумбочку. Нашёл там брусок мыла, маленькую
пиалу, помазок, небольшое зеркальце, здоровенный бритвенный станок
и пачку лезвий «Нева». Потрогал свой поросший мягким пухом
подбородок. Отметил, что до завтрашнего похода в институт не
помешало бы привести свою физиономию в подобающий будущему
отличнику вид. Преподавателям нравятся гладко выбритые подбородки –
безобразную бороду они простили бы только Аристотелю… теперь,
наверное, ещё и Карлу Марксу.
Вернулся к кровати. Вытащил из-под неё чемодан – тот оказался не
только антикварным, но и на удивление тяжёлым: словно набит
золотыми слитками. «Надеюсь, Комсомолец не сделал из него взрывное
устройство, - промелькнула мысль. – Подорваться в первые же дни
новой жизни на собственной бомбе было бы глупо и печально». Больше
под койкой ничего (кроме похожей на куски войлока пыли) не
обнаружил – даже сумку с проросшей картошкой или с подгнившими
яблоками.
Осмотрел чемодан снаружи – ничего примечательного, кроме бумаги
с моим новым именем и фамилией, не заметил. Не услышал и тиканья
часов (если у бомбы и был часовой механизм, то работал он
беззвучно). Усмехнулся, представив, как глупо выглядел со стороны:
замер, прижавшись к чемодану ухом, будто надеялся различить внутри
него «тот самый» «Голос Америки». Смахнул рукой пыль, открыл
покрытые налётом ржавчины металлические запоры – без применения
ключа и прочих хитростей. Приподнял крышку.