Эля была почти спокойна. Правда, телефон отложила. Взялась за ложку, но суп не пробовала. Видимо, тоже задалась вопросом: уж не её ли лишат наследства? А на лице — презрительное отчуждение. Хотя я почти уверена — наигранное. Даже если ты гот и ненавидишь свою семью, деньги лишними не бывают.
Данила же подался вперёд, опираясь локтями на стол, с интересом глядя на отца. Он и спросил первым:
— Папа, откуда такое решение? Кто тебя настроил?
Вот он не волнуется. Похоже, у него своё состояние, деньги папы плюс, деньги папы минус… Или просто отличное самообладание. Но я бросила взгляд на Алексея Павловича. Тот со смаком проглотил ещё одну ложку супа и ответил с присущей ему обстоятельностью:
— Я решил.
— Папа! — воскликнула Даша, и её голос дал петуха. Откашлявшись, продолжила: — Ты не можешь с нами так поступить! Мы же твои дети!
— Бездельники, — отмахнулся дед. — Только Данька создаёт видимость какой-то активности, а ты, Дашка, и Катюшка вообще ничего не делаете. Хоть бы курсы какие окончила, что ли… Но тебе не надо. Живёшь на всём готовеньком, а я жопу рвал в вашем возрасте, чтобы это готовенькое для вас заработать.
— Но, если у нас есть деньги, зачем нам работать? — с нажимом высказалась Даша. Ещё и взглядом всех обвела, чтобы найти поддержку. Я уставилась в свою тарелку, а то заметят мою усмешку… — Пап, ну правда!
— Дарья, уважай отца, — строго окоротил её Данила. — Если он решил, значит, так и будет. Ладно, давайте обедать. Ева, как тебе суп?
— Очень вкусно, — вежливо ответила я. Эта семейка может свести с ума кого угодно!
После супа мы попробовали мясо по-бургундски, которое таяло во рту, взрываясь на языке тысячей нюансов незнакомых мне специй, а после него нам подали сыры и десерт — крем из трёх шоколадов, украшенный взбитыми сливками. От кофе Алексей Павлович отказался, уехав из столовой в сопровождении наевшегося кусочками мяса Варвара, а мы остались. Молчание нарушил Семён:
— И что вы думаете о новом завещании?
— Тебе-то какое дело, Сенечка, тебя в нём всё равно нет, — отозвалась Эля, запихнув в одно ухо наушник. Из второго был слышен тяжёлый, очень тяжёлый рок.
— Я беспокоюсь о благополучии Дашутки, — с достоинством ответил альфонс, быстрым жестом, который отдавал привычкой, завладев рукой любимой женщины и поцеловав кисть. Дашутка раздражённо вырвала руку: