— Вы увидели что-то смешное, господин Керн? — он даже не
взглянул на меня, продолжая вытаскивать на стол какие-то
приспособления, назначение половины которых были мне не
известны.
— У меня богатое воображение, и я частенько представляю себе
различные, часто нелепые ситуации, — я не собирался даже садиться,
лишь перевернулся на бок и подпер голову рукой. — Вот вы знаете,
что я Керн, а мне ваше имя совершенно точно не известно.
— Следователь по особо важным делам Тайной канцелярии Матвей
Игоревич Подоров, — он наконец поднял на меня взгляд. — Вы не
хотите сесть, господин Керн?
— Вы знаете, нет, не особо, — я чуть наклонил голову набок.
Интересно, как он поступит?
— И все же я настаиваю. Мне неудобно с вами разговаривать, когда
вы находитесь в такой позе, сразу вспоминается моя недолгая служба
в качестве дипломата в одной очень восточной стране. Местные
правители тоже любили испытывать терпение собеседников,
расположившись на подушках. Очень неприятные воспоминания, знаете
ли. А посему, я начну отвлекаться, и даже рефлексировать, и наш с
вами разговор может затянуться, чего совершенно мне не хочется, а
вам, я полагаю, и подавно. — Я посмотрел на него с уважением.
Молодец, чего уж там. И он чертовски прав, я вовсе не горю желанием
затягивать разговор. А насчет дипломатии — лжет. Дипломаты штучный
товар, и, если бы так получилось, что он не смог работать в одной
стране, его перевели бы в другую. А то и вовсе оставили дома в
соответственном ведомстве, уже с дипломатами, которых прислали
другие страны, общаться. Но никак не стал бы следователем. Я скорее
вижу тебя боевиком, который когда-то ликвидировал таких вот,
развалившихся на подушках. А потом ты устал, подучился и начал
служить именно что следователем. Вот такое иногда бывает, не так
что часто, но все же случается.
— Как вы оказались в поезде, господин Подоров? Не припомню,
чтобы мы еще раз останавливались. Только не говорите, что
запрыгивали в вагон на полном ходу, предварительно забросив в него
свои вещи, — спросил я, рывком садясь на своем ложе, а потом
усаживаясь как положено, спустив ноги на пол. При этом я отметил,
что меня дико раздражает общая субтильность доставшегося мне тела.
Нет, я понимаю: все тебя гнобят почем зря, и даже дома покоя от
родственничков нет, не говоря уже про школу, но можно же начать
собой заниматься? Если с родственниками все обычно бывает сложно, с
ними всегда так, то уж в школе пара свернутых носов, выбитых
челюстей и переломанных конечностей заставили бы с собой считаться.
А уж потом можно подумать и о том, чтобы стать школьным лидером. К
моменту окончания, это был бы прекрасный старт, ведь в подобные
школы специально отдают детей очень непростых родителей, чтобы уже
с соплячества они могли обзавестись нужными знакомствами и связями.
Но нет, куда проще забиться в угол и стенать о своей нелегкой
судьбе.