Если она не покинет меня, придется вытравить из себя ее образ, сжечь его на кострище, а пепел развеять по ветру. Никогда не нужно так подло шутить с полковником, пусть и отставным. На своем веку я сжег много ведьм. Для меня не будет откровением расправиться еще с одной. Чем больше «возвращение боли», тем сильнее мое оружие. Какая же она глупышка! Нашла, с кем состязаться.
Боль поможет мне и в этом. Я хозяин своим мыслям? Если да, то мне ничего не стоит соединить образ Натальи с болью, которую я пытаюсь сжечь в костре новой философии. Разве недостаточно будет вызвать с помощью настройки на негу ее облик и воздать ему должное? Привязать к кострищу аутодафе и публично казнить. Средневековая инквизиция знала, зачем сжигает еретиков. Очищение пространства от патологии. Когда заболевал растлением церковный организм, нужно было каленым железом прижигать гноящуюся и смердящую рану – чтобы весь организм не погиб. Человеку с запущенной гангреной отрезают ногу не ради отмщения, а по великой любви – чтобы жил. Теперь и я должен совершить операцию самому себе для того, чтобы не превратится в разлагающийся труп при жизни. Глупышка! Нашла, с кем тягаться. С полковником, у которого в сейфе лежит пистолет.
Итак, что же изменилось за эту ночь, кроме того, что я увидел символ новой философии жизни – трость Тихохода, – и в очередной раз поставил себе диагноз – влюбленность в собственную жену, с которой расстался тридцать шесть месяцев назад?
Понимание того, что теперь я другой? Возможно. Но так ли это? Может ли одна ночь перевернуть представление человека о жизни? Едва ли. Если только этот процесс не бродил в моей душе давно и только сегодня, как под воздействием катализатора, выдал кристалл из маточного раствора. Любая болезнь – это и есть кристалл маточного раствора. Диагноз не рождается из случайных стечений обстоятельств, он вытекает из патологии. Я слишком долго неправильно жил. Результат не заставил себя ждать. Точнее, заставил подождать – пока я не буду в состоянии внутренне принять его.
Прогрессирующий артроз коленного сустава и в самом деле переломил мою жизнь на две половинки: в прошлом остался человек бегущий. Во вторую половину жизни ступил человек хромающий. Причем, хромать мне приходилось с оглядкой на сильную боль, которая пронизывала мое существо всякий раз, когда я забывал о том, что отныне принадлежу к категории тихоходов. Теперь быстрая ходьба или бег мне были заказаны. Необходимо было подружиться с самим собой, с новым «я». А это было не так-то просто, учитывая безбожный образ жизни