Охранник, лениво куривший у входа в хижину, заметив движение, окинул взглядом фигуру пленника и спросил с весёлой жестокостью в голосе:
– Эй, кишка на ножках, чего вскочил? Ждать надоело – на встречу с богом торопишься? Успеешь ещё.
Делаю один робкий шаг к дверному проёму.
– Мне в туалет надо…
В ответ только злорадный смех.
– В штаны сходи, тут тебе не отель и не папочкина вилла!
Второй робкий шаг вперёд, охранник не обращает внимания, он не ощущает никакой опасности, даже не напрягся.
– Пожалуйста! – произношу тихим умоляющим голосом. Эти одуревшие от собственной жестокости и безнаказанности гадёныши любят, чтобы их умоляли. – Прошу вас! – ещё шаг. – Вы же тоже человек!
Мои глаза (глаза клиента) увлажнились и это очень заметно, а в связке с упоминанием о человечности доводит бандита до хохота.
– Давай-давай, не стесняйся! – активно жестикулирует он свободной от оружия рукой. – Так и вернём тебя твоей мамочке в грязных и мокрых штанишках, вот смеху будет! – горе-сторож не замечает, что я уже почти вплотную подошёл к двери.
Рука у сидящего и веселящегося охранника сжимает ствол автомата, приклад которого упирается в нижнюю ступень порога, рожок спарен с помощью изоленты, за поясом у него внушительного размера охотничий нож. Мне надо, чтобы весельчак встал. И я делаю последний шаг. Теперь между нами не больше полуметра. Смотрю на него сверху вниз. Это ему уже перестаёт нравиться, и он резко вскочил, перехватывая автомат двумя руками, намереваясь прикладом загнать меня обратно в хижину.
– А ну назад пошёл, глист-переросток! – грозно зарычал он. Это его последние в жизни слова.
Спасибо клиенту за длинные руки, и за то, что оказался, как и я, правшой. Едва уловимые для стороннего наблюдателя движения, и, выхваченный из-за пояса бандита нож с длинным, толстым и широким клинком, снизу вверх по самую рукоять вошёл своему бывшему владельцу под рёбра, разрушив половину всех жизненно важных органов, и пронзив сердце. Так мы и стоим вдвоём лицом друг к другу, пока в глазах охранника тает последняя искра жизни: он – под ярким светом солнца на самом пороге, спиной к лагерю, а я за порогом, в полумраке хижины, практически неразличимый снаружи.
Сущность клиента перестала трястись, теперь я вовсе не ощущал его присутствия. Оно и понятно – от страха он, скорее всего, просто отключился от контакта с реальностью. Тем лучше и для него, и для меня, и для нашего общего дела.