Алёнка сидела на сучке, свисающем в воду, и ждала. Сучок этот принадлежал старой-престарой липе, и когда-то давно, когда Алёнки, наверно, еще и на свете не было, он надломился и навис над озером. Однако надломиться-то он надломился, да не совсем сломался. Не захотел по воде плавать, как гусь, пока его не словят. Так и держался за мамку-липку, хотя издалека был очень даже похож на самостоятельное пушистое дерево. Молодые ветки его тянулись к небу, и оброс уже он этими ветками, как дед Степан – бородой. Густыми листьями укрылся так, что не сразу увидишь. Очень красиво отражаются эти листья в озере. И тень от них большая, так что в жару Алёнке нравится купаться именно в том месте, где лежит на воде эта тень.
Конечно же и сидеть на сучке, пробравшись сквозь ветки подальше и свесив разутые ноги к воде, Алёнке нравится. А вот Колька Кораблёв ее за это ругает. Говорит, что боится, как бы она не свалилась и не повисла, зацепившись шортами за какую-нибудь ветку, между небом и водой. Но это он шутит так, а на самом деле просто пугается, когда Алёнка, дождавшись его возвращения с озера, начинает выбираться из своей засады, как русалка. Русалками детей до сих пор пугают их бабки, хотя и сами знают, что это все сказки. Никто ведь тех русалок не видел, и если в озере кто-то тонул, то у другого его берега, у турбазы, где всегда много отдыхающих и музыка гремит так, что если бы и водились там русалки, то давно бы уже всплыли, как оглушенные рыбы.
Нет, он не трус, Колька-то. И Сашка, брат его, не трус. И все братья у Кораблёвых смелые. Иван – так вообще герой. В Чечне воевал, медалей целую кучу заслужил, ранен был. Теперь лесником работает, а на такой работе смелости-то нужно не меньше, чем на войне. Он сам говорит, что браконьеры, как «ду́хи», все время прячутся, а как попадутся, так стрелять начинают. Правда, тут он немного привирает: браконьеры его отлично знают и стрелять в него не осмеливаются. Потому что Иван все равно от пули увернется, а их потом в тюрьму упечет.