Этот миф разбился о реальность. В 2008 году, на плановом медосмотре у меня обнаружилось резкое увеличение простатспецифического антигена. Это один из признаков рака предстательной железы. После биопсии я понял, что надо готовиться к худшему. Однажды вечером, когда вместе с женой мы пили чай на заднем дворе, откуда открывался вид на поле для гольфа, раздался телефонный звонок уролога. Он был моим хорошим знакомым. «У меня есть для тебя две новости – одна хорошая и одна плохая, – огорошил он. – У тебя рак предстательной железы. Но твоя болезнь на ранней стадии. Мы вырежем железу, и ты вылечишься».
Мне был пятьдесят один год, и я был в ужасе. И рассержен. Почему я? За что мне такое наказание?
Мы пересекли страну, отправившись в Майами к одному из лучших хирургов. Я поделился своими опасениями насчет недержания мочи и импотенции. «С практически стопроцентной уверенностью могу предположить, что осложнений не будет. Через несколько недель вы снова вернетесь в норму», – сказал хирург. Он досконально изучил эту железу размером с грецкий орех и к тому же был моим коллегой. Как я мог не верить ему?
Мы запланировали хирургическую операцию. Это была радикальная лапароскопическая простатэктомия, иначе говоря, полное удаление простаты через маленькие отверстия в брюшной полости с помощью трубкообразных инструментов, оснащенных видеокамерой и режущими лезвиями. В течение нескольких дней после операции стало очевидно, что я буду мочиться в штаны, да к тому же стану импотентом. Хирург принес свои извинения. Я злился.
Рубцовая ткань закупоривала мочеточник не один раз, а три раза. Все три раза я ложился на операционный стол в Бейкерсфилде, и хирурги испаряли рубцовую ткань лазерным лучом. Боль после операции была так сильна, что приходилось принимать обезболивающие. Я пил таблетки горстями, и когда боль утихала, я продолжал пить их, предвкушая наркотический кайф и анестетический эффект.
Во время пятой хирургической операции в университетской клинике мне был введен антирубцовый препарат, но недержание мочи было нестерпимым. Я носил подгузники и менял их каждые два-три часа во избежание опрелостей. Жизнь превратилась в мучение, стало трудно работать, тем более что многие сердечные операции затяжные и сложные и иногда продолжаются от пяти до шести часов. Я подвергался риску инфекционного заражения, что в свою очередь вызывало необходимость в применении более сильных антибиотиков и обезболивающих.