Они проходили мимо меня, останавливаясь на мгновение и
заглядывая мне в глаза, словно проклиная навеки вечные. И каждый
такой взгляд жег меня, мою душу, не хуже каленого железа. Да я всех
их и не упомню уже… Тех бедолаг, кому помог отправиться в Царство
Божие, а кого спровадил прямиком в ад. Не всегда сам, и не всегда
своими руками, но всегда с моего непосредственного распоряжения или
молчаливого согласия… Власть, она всегда накладывает свои
отпечатки… вносит в твою жизнь свои поправки и коррективы… От
которых вовек не отмыться, не свести, не забить мазутой, как
«шельмовские» наколки.
Кое-кого из тех, кто шел мимо меня, я отлично помнил, а кого-то
даже и в глаза никогда не видел. Но это отнюдь не означало, что я
не был повинен в его смерти. Скорее наоборот… это только усугубляло
мою вину. И, похоже, что наступил час оплаты по просроченным
счетам.
Рядом со мной гадко ухмыляясь, и посверкивая золотой фиксой во
рту, прохилял расхлябанной походкой Вовка Дьяк - двадцатилетний
грабитель-налетчик, жиган-беспредельщик. Несмотря на «юный» возраст
считавшийся всамделишным Иваном[3] в
кодле малолетних беспризорников, к чьей многочисленной
своре[4], державшей в страхе один из
небольших провинциальных городков, я прибился в начале тридцатых.
Злобный больной ублюдок и опасная зубастая тварь. Но именно он –
мой «первенец».
Остановившись на секунду напротив меня, Дьяк нервно пошевелил
руками в карманах широких штанин, заправленных в искусно
зашпиленные третями прохоря[5]. Он всегда
так делал, когда собирался воткнуть кому-нибудь остро заточенное
писало[6] под ребро. Но в тот раз я
оказался быстрее… Его вскрытое моей заточкой горло - лучшее тому
подтверждение, что не нужно недооценивать худого заморыша,
посмевшего раззявить хлебальник на всесильного короля шпаны.
Покойник, видимо, хотел произнести что-то нелицеприятное в мой
адрес, но из перерезанного горла донеслось только невнятное
бульканье, и выплеснулась ему на грудь струйка черной густой крови.
Злобно скрежетнув зубами, Дьяк плюнул кровавым сгустком мне в лицо,
закинул за спину конец длинного полосатого шарфа, что вмиг
пропитался из раны кровью, которая полновесными каплями оросила его
начищенные до блеска сапоги, надвинул на белесые мертвые глаза
кепку-восьмиклинку и похилял восвояси. Походу туда, откуда и вылез
– из булькающей кипящей кровью адовой реки -
Флегетона