– Мне передали, что вы приехали поговорить об одной из моих послушниц, – проронила настоятельница, дослушав. Мужчина улыбнулся и заговорил снова; эту речь он репетировал несколько дней, подбирая самые лучшие, самые убедительные слова и облекая их в одежды из лести, обеспокоенности и любви. Визитер не считал себя хорошим оратором, однако, когда хотел, он мог говорить убедительно.
Послушница долго возилась в саду, аккуратно распределяя рассаду. Ей нравились садовые работы, и так как сестра Мария утром лучилась благосклонностью, девушка пробыла в саду долго. И работа сделана хорошо: грядки ровные, их много, а значит, завтра можно будет заняться цветами. От роз никакого толку, если судить лишь по выгоде, однако есть в них божественная красота, и с этим все соглашались. В монастырском саду росли кустовые розы, с наступлением весны уже покрывшиеся нежными листиками, и следовало осмотреть ветви, обрезать засохшие и подвязать те, что слишком тяжелы. Но это – завтра. Девушка приложила ладонь к глазам и посмотрела на солнце: оно опускалось все ниже и уже коснулось монастырской стены. По саду протянулись длинные тени.
Услышав, что ее окликают по имени, девушка обернулась. По размокшей от вчерашнего дождя дорожке торопливо шла сестра Мария, и от ее хмурого, настороженного взгляда девушке стало не по себе. Может, она в чем-то провинилась? Кажется, нет. Она весь день проработала в саду, как велели, и молитвы все отстояла, и про себя молилась, иногда забываясь и начиная напевать священные слова, а не произносить их размеренно, как полагалось. Но об этом сестра Мария совершенно точно не может знать, верно?
– Сестра, тебя зовет мать-настоятельница. Поспеши.
– Поспешить? – переспросила девушка и бросила неуверенный взгляд на грядки. – Но мне нужно убрать вот это и…
– Матушка сказала – прямо сейчас, – раздраженно сказала сестра Мария. – Не возражай. Иди. Я все уберу сама.
Невиданное дело! Это встревожило послушницу, и она быстрым шагом направилась к обители. По дороге никто не встретился: монастырь был огромен, и часто монахини в течение дня встречались лишь в храме на общих молитвах да в трапезной. Девушка прошла по клуатру[1], поднялась по узкой лестнице на второй этаж и постучала в дверь кельи настоятельницы.
– Войди, дочь моя.
Матушка-настоятельница была не одна. В комнате, помимо нее, находился незнакомый мужчина, довольно изящный и темноволосый, похожий на изнеженного кота. Он стоял у окна и, когда послушница вошла, повернулся к ней, рассматривая пытливо. А затем прежде, чем настоятельница успела произнести хоть слово, заговорил приятным и мягким голосом: