– Товарищ Петренко, – докладывает, – кулаков из райцентра привезли. Куда их девать? Подвалы все забиты.
– Чем забиты? – спрашивает скунс.
– Монахинями.
– К стенке их!
– Кого – их? – не понял детина.
– Монахинь.
– А кулаков в подвалы?
– Нет, – сказал скунс, – тоже к стенке.
– А в подвалы – кого? – снова не понял детина.
– В подвалы – реквизированный картофель.
– А этих тоже к стенке? – Детина кивнул на Сладкосолева и господина Шульца.
– Этих?.. – посмотрел скунс вначале на Егора, потом на господина Шульца. – Да, этих тоже.
Сладкосолева с господином Шульцем провели недлинным коридором во внутренний дворик, поставили у кирпичной стены. И – расстреляли.
Снова очнулся Егор. На сей раз в стеклянном гробу. «Неужто нехристи по-христиански схоронили?» – поразился он и огляделся. Гроб стоял в небольшой комнатке, сплошь увешанной коврами. Даже на потолке был ковёр.
Вылез Егор из гроба и сразу же увидел… Варю. Живую. С распущенными волосами и в длинном полупрозрачном платье. Егор так и ахнул. И Варя ахнула. Егор насторожился. И Варя насторожилась. Егор ногой топнул. И Варя топнула… Тут-то до Егора и дошло, что он и есть Варя! И что перед ним зеркало.
Прошёлся Сладкосолев по комнате туда-сюда, сюда-туда… Странные ощущения: гру́ди вперёд тянут, зад – назад. Чудно́!
Вдруг раздался тихий стук в дверь. А следом голос, очень знакомый.
– Мадемуазель Дюваль, – промурлыкал голос, что твой кот, – позвольте войти. Это я, Пётр Ильич.
– Ну входи, – говорит Сладкосолев, а сам своему бабскому голоску диви́тся.
Дверь отворилась, и в комнату вошёл… господин Шульц в старинных одеждах. Подойдя к Сладкосолеву, точнее – к Варе, а ещё точнее – к мадемуазель Дюваль, господин Шульц галантно поцеловал у неё ручку.
– Как изволили почивать, дорогая Луиза? – интересуется.
– Да ничего, – отвечает Егор. – Нормально.
А господин Шульц руки́ Егоровой не отпускает, девичьи пальчики поглаживает.
– А я за вами, – мурлычет. – Окажите честь, отужинайте со мной… – И вдруг хвать Сладкосолева за сиськи! И ну их мять!
– Но! но! но! – возмущённо занокал Егор от подобного обращения.
– Мадемуазель Дюваль… Луиза… Лизанька… – лихорадочно бормочет господин Шульц, покрывая страстными поцелуями Сладкосолевское лицо. – Прошу… у-мо-ля-ю… одну ночь…
И, не дав Егору опомниться, подхватил его на руки и понёс к дверям… Довольно долго тащил он Сладкосолева узким и длинным коридором, затем надавил на выступ в стене, стена отъехала, и они очутились в опочивальне.