Однако по ходу репетиции Антон всё больше пил, хмурился и молчал.
– Слушай, а на хуй они все тебе вообще нужны? – подытожил он в конце. – Давай вдвоём будем лабать. Всё что захотим – вообще!
Эта идея была для меня как глоток свежего воздуха. Внутренне я с ней немедленно согласился: действительно, – зачем терпеть какие-то ужимки и тратить деньги на репетиции, если можно свободно творить самому!? Да ещё с таким-то умудрённым жизнью товарищем. Но вслух я сказал, что подумаю.
На репетиции я больше не ходил, на концерт, где выступала команда, – тоже. По телефону гитарист хвастался мне, как лихо они отыграли, говорил, что теперь их точно заметят… А я сказал, что хочу делать другую музыку и ухожу. Он не слишком уговаривал меня остаться – особых сожалений не было.
Так в моей жизни остался единственный друг, кроме которого никого не надо.
Мы стали встречаться в квартире Антона. В основном – когда жены не было дома. По идее – чтобы делать музыку. В действительности мы просто сидели у компа, выпивали, закусывали и беседовали обо всём на свете. Я впервые встретил человека, с которым можно говорить обо всём, не опасаясь задеть неудобную или болезненную тему. И постепенно задавал всё более откровенные вопросы.
Антону нравилось быть в роли учителя. С энциклопедической уверенностью он мог прояснить суть любого явления. А фактами своей биографии, которая казалась мне крайне насыщенной по сравнению с моей собственной, Антон делился с особым удовольствием, которое иногда пытался скрыть за маской равнодушия или цинизма.
Потеря девственности в тринадцать лет, секс в университете, эротические эксперименты с болью, уличные драки в рядах неофашистов, внутривенное употребление веществ, нанесение шрамов самому себе – на всё это мне никогда не хватило бы смелости, потому рассказы Антона шокировали и впечатляли до дрожи.
– Как вспомню всё, что натворил – так получается, что я вообще дьявол во плоти, – говаривал он с совершенно беззлобным лицом, сияя самодовольной улыбкой.
Я списывал всё на то, что Антон принадлежал к казацкому роду. Казалось, что широта его русской души, ущемлённая отсутствием шашки и резвого боевого коня, находила выход во всяческом бунтарстве и мракобесии. Я особо ценил эти качества, которых никогда не наблюдал, общаясь с белорусами.