Пока я умолкал, летела стружка,
летели в стружке мужики, передавала
по-бабски слухи, треснутая кружка,
касаясь ртом отверстого овала.
В своих кульбитах сны пережигая
до копоти и дёгтя, в серых мордах,
как жжёный сахар смерть пережидая,
горела скрипка, становясь нетвёрдой.
Пока я умолкал с недетской оспой
крапленой речью щебет начинала
мужицкая невыспанная свора,
сидящая грачиной у вокзала.
Как цирковая публика и гогот
бакланов, уходящий в три пятнадцать —
вагон, гудел, переходя в семь сорок
и с дождевой водою обжимался.
Пока я умолкал, слепая кружка,
наполненная светом вполовину,
как [с венами проколотыми] чушка
успела выпить ангелов до льдины.
В толпы граненом животе, походный
обоз летал, как стрекоза над жиром
земным, и плыл – как смерть и свет – безродным
над тем и этим половинным миром.
(10/11/12)