Ни воя, ни крика. Лишь затаенные глухие стоны. Неустанно глядят глаза в эту черно-свинцовую муть. Как будто увидеть хотят сына, мужа, такого желанного.
Стоп, машины! Слышен глухой перестук материнского сердца.
– Сыно-о-чек мой! Зачем ты так далеко-о? Глубо-о-к-о-о! К тебе не дойти! Не добраться! Тебя не достанешь рукой…
Пела эту песню мать. Не кричала, не вопила. Пела, как в детстве певала. Сердцем пела.
Я тоже плачу. Не кричу, не вою, тихонечко сижу себе на скамье корабля и плачу. Подходит офицер и предлагает выпить валерьянку.
– Спасибо, не надо, – говорю.
– Не будете пить, сделаем укол, – говорит офицер, не вступая в дебаты, и я глотаю горький стаканчик.
Отпевание (сначала по православному обычаю, потом – по-мусульманскому) приносит женщинам облегчение. Гармоничные звуки церковного пения не могут не тронуть сердца даже закоренелых атеистов. Поминальный обед в комфортабельной кают-компании и вовсе направил мысли женщин в более рациональное русло.
Когда позднее иду по корме корабля, разыскивая фотокора мурманской газеты, – останавливает вице-адмирал Валерий Касьянов:
– Кого ищете, Альбина?
– Меня просили написать репортаж с места события. Хотите почитать?
– Не могу! – сказал уже через две строчки Валерий Павлович. – Слезы застилают глаза.
Несмотря на общее негативное впечатление от поведения некоторых штабных офицеров – вице-адмирал Касьянов остался в памяти, как человек простой и умный, редкое для военного руководителя сочетание.
В этот горестный день я долго сидела в большом зале Дома офицеров. Минуты складывались в часы, а я не могла уйти. Словно цепи трагедии приковали к тому месту, где столько пережито. Тогда поняла: если не разорву этот, очерченный судьбою круг – он изломает меня навсегда.
На другой день у многих женщин на лицах появилось оживление. Началось возрождение. То ли жизнь невозмутимо брала свое. То ли мужество погибших подводников вырвалось из душных отсеков и вселилось в горестные сердца.
Мужество, чтобы жить!
Все происходило быстро.
В среду привезли голубые бревна. В воскресенье свеженький сруб уже блестел матовыми оконцами – Свято-Никольская церковь выросла на глазах.
Утром здесь еще росли рябины. К обеду голубые бревна легли на красные ягоды, а вечером на земле остались дрожать погибающие деревья. Сердобольная старушка Зоя собирает непомятые ветки и дарит их мне. Я иду с огромным красным букетом – встречные улыбаются. Наверное, букет не может быть грустным.