А дальше главное. Стоящий на подножке Белый упускал бутылку, и та, в полном соответствии с законом Ньютона, летела к проносящейся внизу брусчатке. Но.
Но в эту секунду происходило немыслимое. Белый, скользя рукой по поручню, резко, почти падая, приседал на одной ноге. Вторая лапа выстреливала вниз, вдогонку ускользающему в бездну небытия сосуду; пуляла – молниеносно, как язык хамелеона. Раз-раз – Белый подводил ступню под донышко, хитрющая задняя конечность ускорялась вверх. Бутылка, кувыркаясь, взмывала в небо, Белый с ошеломительной небрежностью, не глядя, вынимал её за горлышко. Махом поднимался: раз-два – и опять неловкий парнишка. Сладчайшие секунды: любование мордой лица пациента. Взрослого дяхана, подло обманутого салагами. Душераздирающее зрелище.
Спустя миг от нашего гогота в трамвае чуть не лопались стекла.
Подобные затеи не всегда были групповым издевательством над одинокими мужичками. Как-то число оказалось равным: взрослых было четверо, сколько и нас. И пассажиры эти были не случайные попутчики, а группа, хотя держались они тоже некучно. По всему видно: команда с мощными локальными связями. И нити замыкались на неприметно одетом крепыше с короткой стрижкой.
Он стоял у окна, разминая крепкими пальцами папиросу-беломорину, и улыбался. Странная улыбка. Чувствовалось: закури он сейчас в полном трамвае – слова никто не скажет. Законное превосходство ощущалось и в ухмылке, и в хозяйской позе, и в том, как остальные трое оглядывались на него.
Я незаметно кивнул Белому на кряжистого. Белый взглянул мельком, но мимоходом не получилось: взор задержался. Тот безразлично посмотрел на Белого. Необычные были у них переглядки. Они точно не были знакомы, но что-то общее их связывало. Лёгкой усмешкой дернулся уголок рта у стриженого, и тот отвернулся к окну.
Белый кивнул: продолжаем. Коренастого мы игнорировали. И операция прошла успешно: двое из четверых клюнули.
До сих пор удивляюсь, почему нам тогда не навешали и водку не отобрали? Похоже, у этих граждан были дела поважнее, чем проучить зарвавшихся фраерков. Или стриженый, глядя на Белого, вспомнил себя в юности и не дал «фас» корешам.
Возвращённый с того света сосуд оставался в пользу своего спасителя: Кесарево – кесарю, а белое – Белому.
И что за потребность такая? На время успокаивались, а потом снова тянуло